Вот почему возможность достижения космического норда, Изумрудной скалы тесно связана с дву-единой структурой человеческой личности, виртуально включающей в себя трансцендентное световое измерение (Гермес и его Совершенная Природа, манихейский адепт и его Световая форма, и т.д.). Эту виртуальность и стремятся задушить и уничтожить силы сомнения и забвения, как бы они ни назывались в течение веков — силами экзотерического Дня или силами беспросветной Ночи. Потому-то мы теперь даже и не догадываемся, что такое та светоносная Ночь и тот чёрный Свет, о которых упоминают некоторые суфии и которые вовсе не являются мешаниной божественного света и демонической тьмы. Сказать, что дольнее есть подражание вышнему, вовсе не значит сказать, что дольнее и вышнее суть одно и то же. Отвергнуть ночь демонических глубин или, напротив, перебороть ужас перед днём, ужас, порождённый созерцанием этих глубин, — вот два решения, которые неспособен принять человек запада. Даже сочетание обеих этих неспособностей не поможет ему познать ни лучезарную Ночь жителя «востока», то есть «нордического человека», ни высоты внутрибожественной ночи (см. ниже, V и VI).

Всё это окончательно убеждает нас в важности символики полюса, то есть двойного созвездия Медведицы и Полярной звезды, символики, присущей суфийскому иерогнозису. В ней мы находим подтверждения тех же истин, что содержатся в символике космической горы, вершина которой и есть полюс. И тех же закономерностей гомологичной психо-космической структуры: например, мысленный круговой обход сердца равнозначен такому же обходу вокруг Храма или вращению небосвода вокруг его оси. Мистик ощущает в себе самом изначальный Образ центра, вокруг которого он мысленно вращается; тот же Образ, перенесённый в зенит и ставший Полярной звездой, постигается им тогда в качестве космического символа реальности, пережитой им изнутри. Внутреннее святилище и Изумрудная скала становятся для него одновременно преддверием и престолом теофаний, полюсом ориентации, тем местом, откуда является световой Вожатый. Таким он являлся, как мы скоро увидим, великому суфийскому шейху Рузбехану Ширазскому, таким его можно постичь посредством феноменологии молитвы, памятуя о том, что мандеи, харранские сабеяне, манихеи и буддисты Средней Азии считали север направлением их молитвенной ориентации (кыбла).

Здесь наша феноменология норда, полюса должна уберечь нас от любых опасностей, связанных с дезориентацией, которая, как мы только что упомянули, может оказаться искушением спутать солнце севера, полуночное солнце, с неким coincidentia oppositorum, превратным образом возводящим в принцип сами противоречия, вместо того, чтобы абсолютизировать лишь их реальную взаимодополняемость. Такая операция, фактически не покидая экзотерического уровня, не содействует разрыву между ними, диктуемому вертикальным измерением, направлением на север. Гермес расстаётся с «Западом» и восходит к зубцам Престола, не прихватывая с собой свою тень. Ибо север или «вышний» полюс даёт возможность определить, где находится тень, будь то индивидуальная тень низших функций психеи или коллективная тень «города притеснителей». Но разве из этого следует, что указующее на тень, определяющее направление к ней, может считаться этой самой тенью? Ничего подобного: указующее на тень само по себе лишено тени. Если космический север есть преддверие Инобытия и парадиз Йимы, то как он может быть местоположением Преисподней? Гермес восходит, оставляя Infernum на отведённом ему месте, — внизу, в том исподе, из коего он выбрался. О какой же двойственности или двусмысленности здесь может идти речь? Выше упоминалось об оппозиции между зороастризмом и зерванизмом: если хоть что-то зерваническое не только уцелело, но и расцвело в гнозисе Ислама, то лишь благодаря зазору между их уровнями, оставляющему свободное поле для описываемой здесь ориентации.

Известны, разумеется, мифологические данные, согласно которым северу можно приписать смысл, противоположный тому, который мы рассматриваем. Но ведь об амбивалентности можно говорить лишь тогда, когда предмет разговора остаётся одним и тем же. Чтобы обосновывать неизменность и самотождественность коллективной Психеи во всей череде её противоположностей, нужно для начала составить некое, пусть фиктивное, представление о ней, а затем придать ему субстанциональность. Только при осознании единства нашего предмета возможна двусторонняя оценка символики севера, который предстаёт то как врата рая и жизни, то как преддверие мрака, обители тёмных сил. К сожалению, в такую же ловушку немудрено угодить, когда мы пытаемся создать представление о самих себе, — представление, граничащее с самолюбованием. Ведь то, что существует фактически, реально, конкретно и субстанционально, — это отнюдь не какая-то общность: это индивидуальные души, то есть личности, каждая из которых может помочь другой отыскать собственный выход из колодца; но как только одни решают навязать свой путь другим, возникает обстановка «города притеснителей» из рассказа Сохраварди. Эта «коллективизация» Психеи, влекущая за собой дезориентацию в мире символов, обусловлена, в сущности, всё тем же «Беспамятством», о котором уже упоминалось: утратой понятия о вертикальном, восходящем измерении, заменяемом горизонтальным эволюционистским расширением. Вертикальное измерение — это индивидуализация и сакрализация, горизонтальное — коллективизация и секуляризация. Первое освобождает нас от тени индивидуальной и от тени коллективной. Если бы Гермес решил остаться на дне колодца, космический север и полюс воспринимались бы им как Преисподняя. Но от этого Небо не стало бы Адом; он воспринимал бы лишь некую коллективную тень, отбрасываемую полюсом и мешающую ему видеть этот полюс, то есть собственную световую личность (так неверующий на мосту Чинват видит лишь собственную карикатуру, а не Даэну; так начинающий суфий не видит ничего, кроме мрака, до тех пор, пока в устье колодца не полыхнёт зелёный свет).

Если полярная область есть то, что она сулит суфию, то она может посулить ему и нечто противоположное, если её омрачает тень, — тень тех, кто отказывается от восхождения, к которому призывает их суфизм. Выпростаться из тени — значит никогда не вернуться в неё; ориентация несовместима с дезориентацией.

Среди видений, описанных Рузбеханом Ширазским в его Diarium spirituale, некоторые наилучшим образом отражают полярную символику[51]⁹ . Во сне или, скорее, в состоянии, промежуточном между явью и сном, что обычно для его видений, ему предстаёт собрание множества существ, будто бы сошедшихся в каком-то доме; сияют бесчисленные светильники; однако присоединиться к ним ему мешает стена. Тогда он поднимается на террасу дома, который оказывается его собственным жилищем, и встречает среди собравшихся двух важных особ необычайной красоты, с виду суфийских шейхов, в которых — это особенно примечательно — он узнаёт свой собственный образ. Все трое присутствуют к своего рода мистической трапезе, состоящей из чистого пшеничника и столь прозрачного масла, что оно казалось чистейшей духовной субстанцией. Вслед затем один из шейхов спрашивает Рузбехана, известно ли ему, что это за субстанция. Когда тот признаётся, что ему это неведомо, шейх объясняет: «Это масло созвездия Медведицы[52]⁰, и мы собрали его для тебя». Очнувшись от своего видения, Рузбехан продолжает размышлять, но ему понадобилось немалое время, что бы уразуметь, что в словах шейха содержался намёк на семь Полюсов (актаб; чаще говорится о семи (абдал)) небесной плеромы, и что Господь одарил его чистой субстанцией их мистического чина, то есть принял его в ранг семи заступников и руководителей посвящения, незримо сошедших в наш мир. «Тогда, — воскликнул Рузбехан, — я сосредоточил своё внимание на Медведице, и увидел, что она состоит из семи скважин, которыми Господь взирал на меня. — Господи! — вопросил. — «Что это такое? — И Он ответил мне: — Это семь скважин Престола».