В горах, на камне сером, при дороге,
Сидик старик. Спокойный. Загорелый.
Большие, голубые, добрые глаза.
В руке костыль. У ног лежит собака.
Кто он, влюбленный в эти горы,
Землепроходец прежний или пилигрим?
И ящериц семья вокруг него резвится.
Такие смелые: одна по сапогу
Взбирается погреться на колено,
Другая на руке его свернулася в колечко
И малахитовым глазком загадочно смеется.
На нем под ремешок рабочая рубаха,
И брюки дудочкой заправлены за голенища,
И сапоги времен войны гражданской.
В лугу пасется врассыпную стадо.
А там дымятся заводские трубы.
На небе чисто. Ярко светит солнце.
Трава в логу по пояс — не прорежешь.
Наносит мятой. Пахнет иван-чаем.
В подоблачье парит недвижно ястреб.
И звуки жаворонка льются с высоты.
С цветов сбирая мед, хлопочут пчелы,
Звенят, как струны, около ушей.
Вон, над рекою, зеленеет роща,
Плес светло-цинковый льнет к берегу вдали.
А я иду дорогою кремнистой.
Как домны жаркие, теплынью скалы веют.
Мне тяжело, меня печалит что-то.
Мне горестно: я не нашел то слово,
Которое с мальчишества искал.
За ним я и отправился в дорогу.
Кто мне споет неслыханную песню?
Кто скажет сказ, как молодость, желанный,
С которым возвратился б я домой?
Ищу. Ищу. Все обрести надеюсь.
Хожу. Хожу. Путь труден и уныл.
А не найду — назад я не вернуся.
С пустой котомкой лучше при дороге
В краю чужом упасть и умереть.
Ковыльным саваном пускай земля укроет,
Под ветра шум пускай оплачет дождь.
Зима пройдет. А будущей весной
Валяться будет почернелый посох
И желтый череп. Сквозь него
Трава пробьется. Вспыхнут первоцветы.
И раздадутся вновь в просторах поднебесных
Залетных птах непорченые трели:
На песню права не отнять у птицы,
И птицу не заставить петь с фальшивых нот,
И хорошо, что птицы не фальшивят
И тем пример поэтам подают.
Прохожий остановится и скажет:
— Одно вчера взяла себе землица,
Другое нынче людям отдала.
Жизнь никогда не покорится смерти.—
Наклонится к цветку и не сорвет цветка.
А летом пчелы прилетят за медом.
И теплым медом в сотах я душистых буду.
Вернется пахарь из поля в полудень,
Чай станет пить в тени густых акаций —
И снова возвращусь я к жизни:
Вольюся в кровь его, и в мускулы, и в жилы,
Чтобы опять страдать, мечтать и мыслить.
Пройдет гусляр кремнистою тропою,
Увидев кости, петь заставит струны
О счастье, о любви. И оживу я в песне…
— Зайди, сынок! — я слышу мирный голос.
Зовет старик. Как не зайти к нему.
И на почтительный поклон он кротко
И дружески взглянул в мои глаза.
Я сел у ног его, а он сидел на камне.'
Собака ласково щеку мою лизнула,
Глаза зажмуря, разлеглась на солнце.
Мне стало хорошо, как будто я вернулся
В отчий дом к себе после скитаний долгих,
И светлый лик уральского Бояна
Хотелось навсегда запечатлеть.
На шелковистой бороде его играли блики.
Опершись локтями об острые колени,
Сидел он, грустный, с головой склоненной.
Его привыкшие к труду мозолистые руки
Висели в воздухе. И он спросил:
— Куда идешь? —
Я рассказал всю правду.
— Не пухом, а каменьями усеяна дорога
В страну чудес, в край лукоморский сказа.
Отважен тот, кто враз туда доходит,
Храбрец и тот, кто сгинет по пути.
Ты позабыл о крове и о хлебе,—
Он указал на сумку, — это всем дано…
Я угощу тебя моей целебной пищей,
Не будь которой, я б давно увял.
Засох, как корень, без дождя в пустыне. —
В глазах его «живинка» засветилась,
Что слову вещему простор и взлет дает,
Он встрепенулся, весь преобразился,
И вот повел правдивое сказанье.
А мне подумалось в те светлые минуты:
Сказанья этого был весь народ творец.
Он говорил, а я сидел и думал:
«Кудесник ты. Ты чародей. Ты маг.
Ты та пчела, что облететь успела
Все лучшие цветы и мед весь собрала.
А где ж мой сказ, тот, за которым вышел
Я с посохом моим в нелегкую дорогу?»
Спускалось солнце. Я молчал и слушал.
Кудесник встал. Окинул взором горы.
И горы как бы улыбнулися ему,
Готовые свои поведать тайны…
А я решил: — Ну что ж, вернусь домой.
— Нет, не домой! — вручил он свой мне посох,
Мой взял себе. — Ступай себе дорогой,
Куда шагал — в край многотрудный сказа.
Не путай, слышь-ко, сказ и сказку, братец.
У сказки-складки от Жар-птицы крылья.
Сказ ходит по земле за добрым человеком.
Куда ни устремится трудолюбец — туда и сказ.
На дно Урала, в лес, где выжигают уголь,
В молотовую, где грохочет гром железный,
И в Петербург — в казенные палаты…
Москва издревле мастерица сказов.
Москва словам, как рукодел алмазу,
Дает свою огранку и свеченье.
И лад московский не испортит песни.
Сказ медяницей юркой греется на солнце,
Под камнем этим — ключ к чертогам горным.
Владенья сказа не окинуть взглядом!
Сказ нить серебряную взял из рук у пряхи,
У челнока в светлице ярославской
Подслушал верхневолжские зачины,
А в Суздале и в Шуе были и новины.
Узоры слов из ситцевого царства
Весна-красна с ивановских лужаек
В Купалы день для сказа принесла.
У сказа под горой богатой Благодатью
Хранится книга, что всем книгам книга!
В ней буквы писаны не золотом, а кровью.
Перо из лебединого крыла прислал писцу
Сам вольный Стенька Разин. —
Пожав мне руку жаркими руками,
Ушел мудрец тропой, ведущей в горы.
И дальняя скала в лучах закатных солнца
Вставала, словно Медных гор хозяйка,
И украшалась облачной одеждой.
А звезды с неба падали к ней на фату.
И белый горностай точил о кремень коготь —
Не знаю для чего, не знаю для кого…
А я один остался на дороге пыльной.
Пойду в тот край, куда велел ведун.
Быть может, и ко мне когда-нибудь,
Как ныне я, причалит юноша усталый
Послушать сказ мой так, как я послушал,
И молвит вдруг: «Ну что ж, вернусь домой».
А я скажу: «Ступай своей дорогой!» —
И посох, мне врученный, подарю ему.
