А он глянул на их работу, глаза загорелись у старика:

— Ребята вы мои, ребятушки! Не зря я вас учил. Теперь вы самую главную умелинку поймали. Кисти при вас, клык медвежий тоже, вся моя тайна с вами. Ступайте восвояси. А свататься вздумаете — приезжайте, да след к беглому Савелию воеводским псам не указывайте. Белянушка с Чернявушкой вас ждать будут.

Напоил, накормил братьев Савелий, хлеба им запас в путь-дорогу дал.

Вывели из сарая медведя и волка. Что с ними делать?

— За проступки следовало с вас обоих теплые шубы снять, — говорит лесным зверям Савелий. — Ну, так и быть, искупите свою вину: везите Палея и Люлеха на родину, к ним в село. Да слушайтесь же!

Сел Палей на медведя, Люлех — на волка. В котомках у них и ларцы, и кисти, и краски. Покатили. Хворост трещит, волк — ноги благо длинные — перескакивает через валежины; еле поспевает за ним ленивый медведь.

Волк замышляет: «В чащу Люлеха завезу, может, со спины стрясу, там его и съем…» Но не тут-то было, не такой седок попал: Люлеха и Палея не обманешь.

Долго ехали Палей и Люлех — и под дождем мокли и под солнцем сохли. Добрались наконец. Глянули — и места родного не узнали. И так-то селенье было не селенье, а тут уж осталось всего ничего. Одна родительская изба стоит на пригорке — ни окон в ней, ни дверей, а на месте остальных изб зола да пепел.

— Где ж народ-то наш? Что тут было, пока мы пропадали?

Посидели Палей с Люлехом у разбитой избы, пошли бережком вдоль реки. Зеленый бугор травой порос, березка над ним на тонкой ножке стоит. Под березкой — камень-дикарек, под камнем — жестянка. Глянули они в жестянку, а в ней грамота.

В грамоте написано: лежат-де под этим бугорком Елисей с Охромеевной; по весне ханы-баскаки били их прелюто, и соседей тоже. Схоронили их соседи, а сами тайное пристанище искать ушли, домишки свои огню предали.

Погоревали над могилою сыновья. Стали думать: что же теперь делать? Уходить ли отсель, здесь ли оставаться?

Сердце-то не велит уходить. И край-то свой им дорог, да и отец с матерью здесь лежат. Решили они остаться. Делить свое богатство стали:

— Вот тебе, Палей, горка зеленая.

— А тебе, Люлех, речка чистая, — отвечает Палей.

После-то, видишь, так и стали называть эту речку Люлехом, а село на зеленой горке Палеем, только воеводский писец, когда в книгу писал, перепутал букву, с той поры и пошло название — Палех.

Погрустили Палей и Люлех о родителях. Но не век же кручиниться. Живой о живом думает. Сняли с медведя и волка теплые шубы. Избенку обиходили. А потом решили и кисти попытать, правда ли — главную умелинку свою передал им Савелий.

Обрадовались братцы: ладно у них получается — что цветы, что узоры. И блеск и сияние ларцам умеют дать.

Взяли они себе в жены Белянушку с Чернявушкой. Стали жить по-доброму, по-хорошему. Еще семьи три набеглых в селенье пришли, построились. И те все приохотились к ремеслу братьев.

Вот от того кормя, говорят, палехский лазоревый куст и расцвел. И теперь, коли какого палехского с золотым ногтем в их светлой мастерской увидишь, так и знай: это, может, десятое колено от Палея и Люлеха.

Стала ткачиха Марья собирать сына Ивана в солдаты служить. Подала ему холщовый мешочек с двумя лямками. В мешке — хлеба каравай, полотенце да ниток клубок.

Мать наказывает:

— С похвалой домой приходи, с наградой, с почестью. Пуще сумку храни: в ней тебе будет и огонек и поводырек. Ежели грусть-тоска сердце затуманит, на клубочек погляди — и светлее станет. Если сильный на пути недруг-ворог будет, на клубочек погляди — удали прибудет. Если шибко ранят, если тяжко станет, на клубочек погляди — рану-боль затянет.

Перекинул Иван сумку-котомку за плечи, простился с матерью и пошел на службу.

В ту пору время было неспокойное: шла война со шведом. Захотелось шведскому королю Карлу, чтобы русские ему землю отдали чуть не по самую Москву. А царь Петр не из таких был.

— Исконная, — говорит, — русская земля не про их честь.

И двинул навстречу шведам свою армию. Наши пешочком идут к морю, а те на кораблях плывут. Подобрались поближе да и остановились: боятся. Наши тоже привал устроили; к делу готовятся, амуницию чистят, пушки заряжают.

Шведы хвастают:

— Где вам с нами совладать? Вы не только корабли, а и ворота вытесать не можете.

Про ворота шведы, конечно, набрехали, а кораблей хороших и взаправду у нас в то время мало было. А без кораблей война — не война. Немного было и корабельных мастеров, особо приметных. Задумался царь Петр. Но горевать, однако, не стал. По первому снегу разослал гонцов во все концы земли русской, строго-настрого приказал:

— Люди, кои плотницкому ремеслу обучены, от мала до велика с пилами и топорами чтобы к Питеру шли корабли строить.

Собралось народу видимо-невидимо, словно лес на берегу вырос. Все слободки заселили, а народ все подваливает и подваливает, как плотину прорвало — рекой течет. Войска в тех местах немало стояло, Петр поднялся на пенек высокий, поглядел на солдат да на владимирских плотников (владимирских особенно много пришло), улыбнулся и как гаркнет на всю округу:

— Что, ребятушки, призадумались? Али испугались моря синего?

А плотники ему в ответ:

— Моря синего николи мы не пугались. А боимся — дела всем не достанется. Эвон сколько нас собралось…

Петру ответ такой понравился:

— Не горюйте, дела всем хватит. Да с таким народом, ребятушки, горы своротить, все моря-океаны перейти можно! Построим корабли получше шведа, а по весне я со своими лебедями к морю выплыву.

Засучил рукава, сам первый за топор взялся и пошел тесать бревна. Закипела работа. Только лес трещит, только топоры звенят да пилы воют. На улице мороз, а Петр в одной рубашке орудует. Глядя на него, и остальные налегают. На крещенской неделе начали, а к посту все дело закончили. Петр последний гвоздь вбил и говорит:

— Корабли сладили. Дело за парусами.

Стал Петр думать, где бы парусины достать. Подзывает он к себе генерала Фемера, приказывает:

— Возьми из моей казны денег, купи парусов получше, да с делом этим не тяни.

Фемер был из немцев. Такой высокоплюй был: Петр с топором корабли строит, а он с тросточкой хмуро похаживает, солдат пошугивает, на плотников покрикивает.

Как услышал Фемер, что ему государева казна доверяется на покупку парусины, сразу повеселел. Приказывает солдату Ивану:

— Заложи тройку, будем ехать за парусами. Ты знаешь, где у вас хорошую парусину ткут?

Иван был родом из села Иванова. Говорит генералу:

— Лучших полотен, чем у нас в Иванове, нигде не сыщешь.

В Иваново так в Иваново. Покатили. Ванюха за кучера сидит, кнутом помахивает, песенки распевает. Радуется побывке: в Иванове у него ладушка осталась, ткачиха, первостатейная красавица.

Приехали, к купцу Павлу Веретенникову заявились: у того своя полотная фабричонка, да еще в избах на него мужики и бабы работали.

Фемер с купцом беседу ведет, а солдат к ладушке отправился, к своей, стало быть, красавице задушевной. Фемер тому и рад: лишнего глаза не стало.

Решил Фемер все склады обследовать. Пришли они в первый склад — большой-пребольшой сарай. Полотна до крыши выложены. Товар отменный. Лучших и искать не надо, увидел бы Петр — обрадовался.

— Посмотри, — говорит Веретенников, — кусок — словно свинцовый, а плотность — иглой не проколешь, гвоздем не пробьешь. Для кораблей самые наиподходящие паруса. Бери. Вестимо, цена на это полотно высоконька. Но коли такое дело, я на уступку пойду: по пятиалтынному с каждого куска сброшу. Забирай чохом, что на складе припасено.

Фемер что-то прикинул, призадумался. Взять эти полотна — ни копеечки из казенных денег не останется. Подумал, подумал и ну пыль в глаза купцу пускать:

— Хорошо. Но это есть не тот размер, не погодится, для корабля брать не приказано.