Долго-то поглазеть не привелось. Слышат — кто-то топ-топ по лестнице. Они — да в другой угол. Пробрались наверх. По узенькой железной колее тележки катятся, на тележках — будто копны цветов! Цветы-то цветами, да они все на ткани — на ситце, на майе. Тележка за тележкой движется. Видят — дверь железная открыта, они к ней. А это печь. Да такая ли печь — целая изба!

Подкрались, заглянули в печь. В ней по обеим сторонам железные полки — хоть спи на них, только уж больно жарко. Из печи, видать, недавно ткань просушенную вынули.

Вдруг видят: их мать стоит у другой такой-то печи, следит, как бежит цветистая лента в печь. А дальше — машина, без рук, без глаз, но не хуже человека сама готовую сухую ленту меряет на метры, в куски складывает.

Подойти бы к матери, да боязно: не стала бы бранить. Еще спросит: как, мол, без разрешенья попали сюда?

Захотелось им узнать: куда же тележки бегут? Подались за тележками и очутились в преогромном цехе. В два ряда стоят столбы высокие белые, а промеж тех столбов, словно радуги весенние, разноцветные ленты потихоньку движутся из-под пола к потолку. И ни одного человека здесь.

Любуйся, сколько твоя душа желает.

Много диковинок невиданных на фабрике — так бы, кажется, и не ушел отсюда; вот бы поработать! Да малы еще, надо подрасти хоть на вершок.

Кое-как выбрались на двор. На фабричном дворе — как в саду. Асфальтом одеты широкие дорожки. Чистота всюду. По сторонам дорожек — деревца. Под деревьями — скамьи: отдохнуть, почитать газетку. Горят кострами цветы на клумбах. Ни пыли, ни копоти.

Крадутся Коля с Симой за ящиками из-под початков.

Посреди двора, там, где остров цветов, — высокий пригорок. Пригорок-то он не пригорок, не сам вырос, а взрастили его человеческие руки. На высоком наклонном щите изусажена земля яркими цветами. Не крупным-крупны те цветы, а все мелкие, ровненькие.

У того щита трудится Проклыч со своими учениками. Что же они там делают, что задумывают?

Спрятались Коля с Симой за ящиками, подглядывают. Ветерок по клумбам пролетит, нет-нет и колыхнет цветы.

Долго сидели они за ящиками. Вот Проклыч увел своих учеников. Коля с Симой прыг-скок скорей к выходу Обернулись — а с того щита, где Проклыч-то трудился, глядит, как живой, их родитель, Герой Советского Союза Артамон Пахомов, и Золотая Звезда на груди. Любящие да старательные руки Проклыча и его помощников как бы выткали из цветов дорогой облик.

Так и замерли на месте наши ребятки. Глядят не наглядятся — кажется, и кистью этак тонко не выписать. Мнится: вот-вот сейчас улыбнется, как бывало, отец и заговорит.

Ветерок тут, как нарочно, качнул цветы, и показалось Вихорьку, будто нахмурились брови у отца. Стоит Коля, глаз оторвать не может от многоцветного портрета.

Помешала Колюшке сестрица думу додумать, наглядеться на отца: сторожа увидела — схватила брата за рукав да за ворота.

Вспомнил Коля про отца — тут и об отцовом подарке на ум пришло. Скорее — за карман. А в кармане пусто. Ножичка-складничка как не бывало. А где потерял — неведомо. Может, на лугу выронил, а может, на фабрике.

Вот горе-то! Искали, искали Коля с Симой — и на лугу, и на стежке, и у забора: нет ножа. Ой, беда-беда! Домой пошли. Не сидится дома.

Опять крутится Коля у фабричной стены. Сам — при большой тоске-печали.

На ту пору, на тот час из ворот выходит Астафий Проклыч:

— А, Вихорек-хохолок, ты пошто здесь?

— Ножичек-складничок потерял… Папин подарок. За мотыльком гонялся.

Промолчал Проклыч, головой покачал, потом и говорит:

— Большая потеря! Найти ножик во что бы то ни стало нужно. Я бы, может, и помог тебе в беде, но не знаю, хватит ли у тебя терпенья, уменья, прилежанья одну мою задачку выполнить.

— Хватит, дяденька Проклыч, хватит!

— Ну так вот, слушай. Лежит отцов подарок на лугу под цветком, под зеленым лопушком. А под каким цветком да на каком лугу, о том знает только голубой мотылек. Но ты его горько обидел. Искупи свою вину перед ним!

— А как искупить? — удивляется Коля.

— Научу. Нарисуй мотылька и лазоревый цветок, что ты загубил. Принеси мне на показ. Мотылек ко мне залетывает — уж мне-то он скажет, где искать ножичек.

Вот какую мудреную задал задачку! Коля — на луг, к речке, к тому лозняковому кусту, за лазоревым цветком. Искал-поискал — ни лазоревого цветка, ни голубого мотылька. Много у лознякового куста цветов, да всё не те. Нарисовал Коля с памяти, принес Проклычу. Надел Проклыч очки, глянул:

— Старательно! Да, вишь ты, паря, цветок не похож. Нет, за такую работу не скажет мне мотылек, где твой складничок? Попытай еще.

На второй раз ответ Проклыча тот же. И на третий раз не угодил Коля: не тот цветок.

Как же найти цветок, что на лугу рос?

Идет Коля Зеленой улицей, сам все горюет о складничке. Тихо. Тут трамваев не слышно. Видит паренек — дом с резными наличниками, сад под окнами небольшой, весь он цветами пестрит. Смотрит Коля… Батюшки-светы! На одной-то клумбе растет повыше всех, кажись, тот самый лазоревый цветок! Коля тихохонько-легохонько да и нарвал цветов с чужой клумбы. И тот лазоревый цветок уволок.

Но только из сада с цветами вынырнул, навстречу черноглазая невеличка-девушка в сарафане, глаза угольками, щеки румяными яблоками. Да не может того быть! Как это она из мастерской прискакала сюда? Да та ли это невеличка? Не соседская ли дочка? Гадать-разгадывать некогда: засверкали у Коли пятки. А она вдогонку:

— Ай, скажу, ай, скажу! Я знаю, ты чей!..

Нарисовал Коля престарательно и цветы и мотылька.

Понес Проклычу. Идет, а на сердечке муторно. Ведь невеличка-черноглазка там стоит на мраморной подставке. Вошел. Подал свой узор, глянул в угол — так и обмер: черноглазка вроде мотнула головой и шепнула с угрозою:

— Ага, это ты цветы-то рвал с чужой клумбы! Ай, скажу…

Опустил Коля глаза.

А Проклыч говорит:

— Хорошо, оставь. Приходи завтра. Прилетит мотылек, я с ним потолкую о твоей пропаже.

Наутро — другая беда.

Говорит Проклыч Коле:

— Что-то не прилетел вчера мотылек. Подождать придется. Да, кстати, ты, парнюга, не видел ли, кто у меня третьего дни цветы рвал на клумбе?

Так и подкосились ноги у Коли. Прикусил губу.

— А где сад-то ваш?

— На Зеленой улице.

— С белыми наличниками дом?

— Да-да.

— Не знаю, — еле-еле Коля выговорил, а у самого щеки что кумач.

— Ну, не знаешь, так поди. Может, мотылек прилетит, он не знает ли. Его спрошу, кто в моем саду набедокурил.

Идет Коля, как по горячим углям, земля под ногами горит. Не хватило силы-храбрости признаться. Не воротиться ли? Не решит, что и делать, — голова кружится.

Ветерок порхает по цветам.

У ворот обернулся Коля, а родной отец Артамон Пахомов смотрит на него с высокого портрета, из цветов сотканного, и вроде что-то сказать хочет своему любимому сыну.

Надо бы парню вернуться, меньше бы заботы принял, а он совсем растерялся, да еще сторож помешал:

— Парняга, ты чего тут? Отнес, что следовало, и ступай, гуляй себе на здоровье.

В тоске-кручине вышел Коля на лужок за фабрику, лег в траву; смотрит в голубое небо, у самого сердце щемит:

— Какой же я трус! Не сумел сознаться да объяснить Проклычу, что-де заставило меня чужие цветы рвать.

Мотыльков целая стая над ним порхает. Привязались, не улетают, словно дразнят: «Эх, Коля, Коля, плохой ты парень!»

Проклыч все равно узнает, кто у него клумбы помял. Как он тогда Проклычу глянет в глаза? И ножичек-то ему жаль, и совесть покоя не дает. В большом расстройстве вернулся он к себе домой по вечеру.

Мать — к нему:

— Коля, поужинай.

А он:

— Не хочу.

До ужина ли тут, сам посуди!

Позднехонько лег он: сон его не берет. Луна из-за крыши заглядывает. И будто тоже укоряет: «Как же ты, Коля, жить будешь? Где ты возьмешь в большом деле силы-смелости, если в таком, малом сплоховал?»

Соловейко где-то в кусту свищет, и этот вроде как бы насмехается: вот так кисть-самопись! А может, это черноглазка-девочка у крыльца нашептывает: