— Тятька, я пешком пойду.

— Ладно, сиди уж… Этак-то приду я с тобой на ту осень, годов через восемь, — ворчит отец.

Опять сел на салазки Митряшка. До рассвету-то еще далече. Сел да и, на грех, в самых-то глухих местах, когда санки к кустам подъехали, задремал паренек. В оврагах не дорога, а наказанье: то с горы, то в гору. Ну, конечно, в кустах не так вьюжно.

На повороте наклонились санки, Митряшка-то сонный и свалился — в глубокий снег, как в мягкий пух, чуть не с головой ушел.

Долго ли дремал, не помнит Митряшка. Опамятовался, встал, понять ничего не может — отца не видно. Надо бы оглядеться, а он с перепугу метнулся, да не в ту сторону. Заплутал, едва ноги из глубокого снега вытаскивает малый. Кругом кусты обступили. Ветер с ног валит, относит крик Митряшкин совсем в другую сторону. Отцу-то и не слышно: везет санки, торопится.

В потемках-то Митряшка шел, шел да и скатился в овраг. Кое-как выполз. Кричать боится — волков бы на себя не накликать. Прикинул, в какой стороне фабрика, и пошел туда.

Уж за кустарник далеко отошел отец, оглянулся, а на санках-то один сундучок. Так сердце и упало у Патрикея.

— Митряшка, Митряшка! — кричит он.

А сынок не отзывается. Где потерял Митряшку, и не помнит Патрикей. «Не замерз бы мальчишка…» Отец-то — да обратно. И без того устал до крайности. Бежит с санками по кустам старым следом — нет паренька нигде. Все кусты, все овраги пробежал, дошел до самой околицы. Так и подкосились у Патрикея ноги. С горя да с устали сел на сундучок, закурил. Не придумает, что и делать теперь.

Той порой Митряшка увидел за кустом два знакомых глаза. Будто две спелые малиновые ягоды лежат на снегу. Он — да к тем огонькам. Это сама Горностайка — белая шубка.

— Здравствуй, Митряшка! — говорит она ему. — Ведь ты не туда идешь, куда тебе надо. В той стороне тебя лихо стережет. Там голодный волк с волчихой вышли на охоту. Иди по моему следу.

И Горностайка повела за собой Митряшку. Лапками стежку шьет — стежка серебром сияет. Как фонариками, глазами освещает путь. Чего еще лучше-то?

Скоренько вывела она Митряшку на высокую гору, в старый бор. Отсюда видны все ее владенья. Говорит пареньку Горностайка, что она добрая рукодельница: что спрядет, что соткет — простым людям впрок идет.

— Слышала я, что ты уже хороший мастер у себя в шпульной. Не поможешь ли мне? Я ради твоего умельства сослужу тебе службу немалую. Старая бездельница-метель вчера здесь шла, всю мою пряжу спутала. Помоги мне ее распутать да навить на шпульки.

Удивился Митряшка: не сугроб лежит, а мотки пряжи. И верно: все-то перепутаны, кончика не найдешь. Без уменья-то не знаешь, за какую ниточку взяться. Тут луна выглянула. Совсем погода стихла. Митряшка вынул ножичек-складничок, быстро выстрогал из крушины цевки 40 смастерил машинку шпульную. Нашел кончик нитки, стал распутывать пряжу на тальки; как десять талек, так и куфта 41 готова. Стал навивать нитки на шпульки. Так-то весело шпульки крутятся! Не успеет надеть шпульку, а она готова.

Возможно, что Горностайка устроила проверку молодому мастеру: дескать, дело свое любит ли, не таит ли мастерство от других.

Как Митряшка дело наладил, Горностайка к нему с благодарностью:

— Спасибо, я теперь и сама доделаю. Хоть зипун на тебе худой, зато ты мастер большой.

Митряшка беспокоится: не поспеет он теперь к своему часу на фабрику. А что, как за ворота вытурят?

Горностайка словно глянула ему в душу:

— Эй, помощнички-рукодельнички, полно вам спать, пора зарю встречать!

За снегами чуть-чуть забрезжила полоска алая. Прилетел дятел-набойщик в оранжевой жилетке. Сел на дубок, заколотил в колотушку. Вылез из-под сосны у ручья старый плотник-бобер, стал точить топор. Синица-танцовщица, хвост половничком, зачирикала в кустах Все помощники явились. Говорит Горностайка:

— За твое доброе мастерство, Митряшка, вот тебе две шпульки с моей пряжей. Когда придет трудная минута, вставь эту цевку в челнок, челнок сам летать станет, а мотальное колесо само пойдет. Знаю, ты хочешь кататься на расписной кобылке. За твое доброе мастерство Бобер Бобрович даст тебе полозок-поскользок, поедешь ты на нем до своей фабрики…

Не успела сказать Горностайка — полозок-поскользок сам подъехал к Митряшке. Да полозок-то какой — лучше расписной кобылки: есть и сиденьице, есть и куда ноги поставить.

— А ну, дятел, пока заря не расцвела, окунись в снег, засвети свою жилетку и лети над моим следом, коротким путем, все с горы, все с горы, прямо к фабрике!.. Счастливый путь, Митряшка!

Запорхал дятел над кусточками, под сосенками, под елочками. Жилетка атласная светится на нем золотым фонариком. Горностайкин след на снегу лежит до самой фабрики.

Катит, летит Митряшка на полозке, аж дыханье захватывает. Сердечко так и прыгает в груди от удовольствия. Мимо пней, мимо кусточков, через коряжины, через валежины перелетает полозок по воздуху, а следа Горностайкина не теряет. Дятел путь указывает.

Что за полозок-самокат! Попал в беду парень, а беда-то, гляди, счастьем легла за пазуху. На таком-то полозу Садофий-купец никогда не ездил, да и не приведется ему.

Весело Митряшке, веселей, чем на масленице. У волка под самым носом проскочил полозок. «Гам!» — щелкнул волк зубами, а уж Митряшка за полверсты. Лисице-куме по пушистому хвосту прокатил, заяц взапуски с ним пустился — и того перегнал.

За полозком облачком стелется белая метелица, веселая, миткалевая. На снегу море розовых искорок. Купецкую тройку позади оставил Митряшка, из-под полозка брызнул снег в глаза купцам, посыпался за енотовы воротники. У молодицы под коромыслом, словно ветер, прошумел полозок; задел Митряшка шапкой за ведро — закачалося.

— Ах ты, катучий колобок! — вскрикнула молодица.

А уж Митряшка за околицей — на ополице.

Мимо деревенских ткацких, под низкими окнами в пригороде прокатил Митряшка. Девушки-ткачихи глянули в окна, а уж полозок-поскользок далеко, на горе.

Катит Митряшка и песенку распевает, ту самую, что в веселый час отец певал на праздниках или когда летом с фабрики идут:

У самых железных ворот остановился полозок. Минута в минуту поспел Митряшка в мотальную. Ждут его и машинка, и шпульки, и порожняя боронка. Заглянул в ткацкую, где пара отцовских станков стояла. Отца нет еще. Где он? Опять опоздал — теперь от хозяина не открестишься. Чего доброго, выгонят отца с фабрики, а все через кого? Через Митряшку: он свалился с салазок.

Обмер Митряшка, как увидел, что Садофий ведет к Патрикеевой паре незнакомого ткача.

— Посмотрю еще, ткать умеешь ли. Заступай, пускай станки. Больно у лентяя Патрикея масленица широка. Теперь будет знать. Походит без шапки по конторам, покланяется.

Ушел хозяин. Глядит Митряшка издалека: не тут-то было — как ни старается новый-то работник, но станки отцовы пустить не может. Позвали мастера, и мастер-то не может. Другого ткача от ворот привел Садофий, а у того еще хуже. Что за притча такая? Садофий и мастер не поймут. «Какую-нибудь гаечку унес с собой Патрикей», — решил Садофий. Так и оставили станки.