— Да, вполне здоров, — ответил Аарон.

— Горюете о своей флейте? Бросьте! Найдется другая. Вставайте-ка скорей!

Лилли отошел к окну и стал глядеть на реку.

— Мы уезжаем в четверг, — неожиданно сказал он, после недолгого молчания.

— Куда? — вздрогнув, спросил Аарон.

— В Неаполь. Мы наняли там небольшой домик на зиму, в деревне, неподалеку от Сорренто. Мне надо засесть за работу: ведь зима надвигается. Я рад возможности забыть все и всех и жить самым ограниченным кругом впечатлений. Чего ради гоняться за жизнью, когда она в нас самих; по крайней мере, иллюзия её.

Аарону стало как-то не по себе.

— Долго ли вы намерены прожить там? — спросил он.

— Нет, только зиму, не дольше. Я бродяга по крови, перелетная птица. Мне нужна перемена мест. Полагаете ли вы, что кукушка, когда она зимует в Африке, все та же самая птица, как и тогда, когда она кукует весною в Англии? Я думаю, что ей и самой с трудом верится, что она то же самое существо. Так и я. Я знаю, что должен перемещаться то на север, то на юг. Такова моя природа. Не могут же все люди иметь совершенно одинаковые потребности.

Аарон помолчал. Глубокое разочарование овладело им.

— Эту зиму вы собираетесь провести один?

— Хотел бы прожить ее в тесном одиночестве с Тэнни. Но кругом всегда вьется столько людей…

— А на будущий год какие у вас планы?

— Не знаю… Может быть, удастся уехать куда-нибудь в далекие страны. Мне хочется испытать какой-нибудь совсем новый образ жизни. Какой-то период жизни во мне закончился, и было бы нелепо искать его продолжения. Я презираю всех этих искателей и ненавижу всякого рода искания.

— Вы говорите о тех, кто старается обрести новую религию? — несколько насмешливо спросил Аарон.

— Да о тех, кто ищет религию или любовь, — одним словом, всего того, что стало болезнью человечества.

— Не-не знаю, — протянул Аарон. — Быть может, напротив, отсутствие любви и религии нужно считать болезнью.

— Но большинство людей не найдет в этом никакого смысла. Им нужно видеть перед собою цель и награду.

Лилли желчно рассмеялся. Аарон тем временем успел одеться, они вдвоем вышли на улицу, сели в трамвай и поехали за город.

Спустя час оба друга сидели на осеннем солнышке возле маленького трактирчика и пили красное вино. Был полдень. На стройной колокольне на противоположном берегу звонко и протяжно пробили часы. Была самая драгоценная пора дня, час полуденного покоя, когда мир и чувство взаимного единения опускаются на человека и природу.

Аарон взглянул на Лилли и увидел в его глазах то же странное, как бы отсутствующее выражение, какое бывает у отдыхающего животного, когда оно лежа жует свою жвачку и ощущает себя совершенно слитно со всем окружающим. Это выражение не похоже на выражение счастья — в нем светится нечто другое: бодрое наслаждение покоем и удовлетворенное ощущение своей значимости. То же бывает и у собаки, когда она растянется на солнце, зажмурив один глаз и мигая другим; вы прочтете в нем не пассивность, а напряженное, внутренне-деятельное упоение тем, что она являет собою средоточие некоего собственного, только ей присущего мира.

Так они просидели, — почти пролежали под деревьями, — часа полтора. Затем Лилли попросил принести счет, заплатил, и они пошли дальше.

— Как вы думаете, — что буду я делать нынешней зимой? — спросил Аарон.

— А что вы хотели бы делать?

— Этого-то именно я и не знаю.

— Но чего же вам хочется? Я хочу сказать, — есть ли что-нибудь, что толкает вас изнутри, и куда именно?

— Нет. Я знаю только, что не могу ничего не делать.

— Чувствуете ли вы себя способным к какому-нибудь постоянному занятию, вроде службы?

— До сих пор мне не удалось найти такого занятия, которое могло бы стать для меня постоянным.

— Почему?

— Таковы мои природные свойства.

— Так вы тоже искатель? И в вас, значит, сидит некое «божественное стремление»…

— Не знаю. Но во всяком случае уверен, что то стремление, которое во мне сидит, происхождения скорее бесовского. Не вижу в нем ничего божественного, — засмеялся Аарон.

— Допустим. Это вещи второстепенные. А вот что важно. В мире существует только два источника мощных жизненных устремлений… Вы верите тому, что я говорю?

— Почем я знаю, — все тем же недобрым смехом засмеялся Аарон. — А вам хочется, чтобы я верил?

— Мне это безразлично. Я хотел бы, чтобы вы мне верили только ради вас самих.

— Хорошо. Продолжайте.

— Итак, существует только два источника мощных жизненных стремлений: любовь и власть.

— Любовь и власть? — повторил Аарон. — Власть не кажется мне таким уж значительным стремлением.

— Вы так думаете потому, что не испытали ее. Но не будем пока спорить об этом. Скажите, какое стремление до сих пор руководило вами? Любовь?

— Не знаю, — замявшись, ответил Аарон.

— Вы не можете не знать этого. Ведь еще недавно вы совершили ряд поступков под влиянием определенных стремлений. Согласны вы с этим?

— Положим, — неохотно согласился Аарон.

— Хорошо. Так в чем же заключалось ваше устремление? Вы хотели добиться любви или положения в обществе?

— Того и другого.

— Верно. Того и другого. Так скажите же, чего вы ищете в любви? Женщину, которую вы могли бы любить и которая могла бы любить вас, и чтобы такое счастье тянулось до скончания века. Не так ли?

— Вам, кажется, известно, что я сбежал от такого счастья, какое вы описываете…

— Но теперь вы, кажется, научились понимать, что ничего другого в любви и не бывает!

Аарон взглянул на Лилли с явным желанием не принять этого вывода. Но Лилли добродушно засмеялся:

— Не притворяйтесь. Вы отлично знаете, что это так. Это одна из последних иллюзий, которую вы утратили, голубчик. Отлично. Что же дальше? Для вас наступает черед отправиться на поиски Бога. Не чувствуете ли вы потребности обзавестись таким Богом, которого можно подкупить своей любовью, а затем сблизиться и прожить с ним в полном блаженстве бессчетное число вечностей, бессмертий и всего прочего? Не это ли ваша затаенная мечта?

Аарон опять довольно враждебно взглянул на Лилли, но промолчал.

— Любовь к женщине вы жаждете заменить на какую-нибудь другою. И так, шествуя от страсти к страсти, от экстаза к экстазу, от триумфа к триумфу, вы будете стремиться порвать все связывающие вас узы естества и вырваться из своей личной и человеческой ограниченности, чтобы потонуть в вечном блаженстве. Для вас существует только такой экстатический идеал или нирвана, — оборотная сторона той же медали.

— Во мне может быть больше ненависти, чем любви, — сказал Аарон.

— Это то же самое, только с обратным знаком. Анархист, бросающий бомбу в кафе из ненависти к существующему строю, и уголовный преступник-убийца действуют оба в состоянии напряженнейшей любви, но только с обратным знаком. Развивающееся без удержу любовное устремление вдруг неожиданно отражается назад и принимает ужасный лик ненависти.

— Хорошо! Значит я уголовный преступник и убийца?.. — насмешливо начал Аарон.

— Нет, еще нет, — перебил его Лилли. — Но вы человек, сотворивший себе кумира из любви и поэтому не стоите, может быть, ни гроша там, где любовь меняет свой знак и превращается в свою кажущуюся противоположность. Но послушайте: к чему приводит такое поклонение любви, вера в нее, устремление всех душевных сил в ее сторону? Вы можете сколько угодно безумствовать, приходить в экстаз, таять от любви к женщине, к человечеству или к Богу. Можете идти в этом направлении до того последнего предела, где уже утрачивается чувство собственной личности. Но вот тут-то вы и попадаете в ловушку. Человек не может отделаться от самого себя. Человек может к этому только стремиться. Но это так же достижимо, как желание проглотить самого себя. Вы искусаете себе все пальцы, но желаемого так и не достигнете. Вам не растворить себя ни в женщине, ни в человечестве, ни в Боге. Всегда окажется налицо некий остаток, и этот остаток есть не что иное, как вы сами. Бросьте же все эти попытки, дорогой мой. Отвернитесь от кумира любви. Он не поможет вам достичь невозможного, — отрешиться от самого себя. К чему же тогда ваши усилия? Вам не сложить со своих плеч ответственности за себя. Ни один из богов, которым когда-либо поклонялся человек, не сумел снять с него эту тяжесть. Человек обречен быть самим собою, только самим собою и всегда самим собою. Никакая страсть, никакой экстаз, никакие порывы не могут создать цель вне вашего я и в которой оно могло бы растаять и испепелиться, как орел в солнечных лучах или бабочка в пламени свечи. Вне вас нет ни цели, ни Бога… Надо иметь мужество стать лицом к лицу с той единственной реальной целью, которой каждый из нас несомненно обладает: с самим собою. Никто никакою ценой не может стать больше, чем он есть. Для этого бесполезно призывать даже Бога. Внутри вас самого заложена ваша личность, как зародыш в яйце. Она развивалась шаг за шагом, начиная с того момента, когда вы, при своем зачатии, были семенной клеточкой в утробе вашей матери. Рядом сложнейших и тончайших процессов эта клеточка развилась в сложное единство вашей личности. Эти созидательные процессы не прекращаются в вас вплоть до самой смерти. Вот ваше единственное, подлинное и несомненное достояние: ваша собственная личность! Какое противоестественное и противочеловеческое стремление — эта жажда растворить ее в чем-то или ком-то другом и освободить себя от бремени этого богатства! Ваша задача — содействовать тому, чтобы из яйца развился птенец, а из птенца — тот феникс личности, который всегда бывает неповторимым и единственным во всем мире. Единственность и неповторимость личности, — в этом смысл, назначение и судьба человека. Судьба вырастает изнутри, из тех форм, в которые облечена конкретная человеческая личность. Никому не дано знать наперед свою судьбу или пути развития своей личности. Нам дано только прилагать все силы к развитию ее… — Помните же, мой друг: человек не имеет права отказаться от заложенной в него святыни собственной личности. И не поддавайтесь соблазну освободиться от ответственности за самого себя через любовь, самопожертвование, погружение в нирвану, или игру в анархизм и метание бомб, — что является в сущности той же самой нирваной, только с обратным знаком. Не соблазняйтесь этим…