Бородач ощущал страшную неприязнь ко всему, что здесь происходило: жизнь в пещере, общество охотника, страх перед светом, опасность с каждой стороны, никчемная мучительная надежда, а сейчас еще и эта погоня сквозь темень. И кто же эти преследуемые?..

Утром, когда он вышел наружу и глянул в зеркальную воду источника, то с ужасом увидел, что сзади за ним кто-то стоит. Это был какой-то человеко-зверь — глаза вылезли из орбит, восковое лицо, всклоченные и спутанные волосы, смолистая борода. Он резко обернулся, чтобы успеть защититься, но не увидел никого возле себя. И лишь тогда понял, что урод — это он сам, это было его собственное лицо, хоть и незнакомое. Он ударил кулаком по воде, чтобы разрушить зеркало, но образ остался: он не мог выносить собственного незнакомого вида… Но кто же были преследуемые? Кто кого преследует?

На него наседали темные мысли, и тогда он ускорял шаги, натыкаясь на камень, на воду, на мрак, изрывал в клочья лезвием света воздух и шел вперед, наклонив голову. Даже шею сводила тупая боль, словно какие-то безжалостные нити тянули его куда-то туда, где надо разрушать и уничтожать.

— Быстрее! — хрипел он. — Быстрее! Мы должны их где-то догнать!..

Почти все время сзади бородача шел, беспрерывно издавая стон от ненависти и бормоча бранные слова, словно сомнамбула, охотник, не ощущая воды, мрака, боли, света. Силы оставили его уже давно, еще тогда, когда он с уверенностью увидел смерть при входе в туннель. Его вели вперед и держали на ногах инстинкты. Жизнь его находилось в несознательной власти каких-то хрупких существ, которые тоже были заключены в тьме и ужасе. Эти существа находились где-то впереди, и их надо было догнать, чтобы забрать право жить. И его сперва мнимая ненависть к ним сменилась ненавистью настоящей, она росла в нем, росла с каждый мигом, он ощущал ее во всем теле. Иногда он хватал мрак так, словно сжимал когтями чье-то горло. И шел, не ощущая ничего, натыкался на стены туннеля, стучался о низкий потолок, падал в воду, но сразу же выравнивался, словно вертикальная пружина, двигался дальше и все время тренировал руки, душа тьму.

— Я убью их всех, — слышался его голос, и в том голосе не было смешной жестяной звонкости. — Я убью их всех. Иначе надо будет сказать себе «Адью», честное слово…

— Оставь уже бред! — ответил ему спутник. — У них надо забрать то, что они взяли. Я этого хочу! Это прежде всего! Даже раньше, чем девчат, слышишь? Прежде всего коробка, слышишь?

— А если они уже поняли, что к чему? А может, даже проверили… Честное слово!

— Этого мы не знаем. Еще не знаем. Надо убедиться…

— А если…

— И довольно уже, так как ты меня доведешь до бешенства! Ты и до сих пор ничего не понял? Прежде всего нам нужно их догнать!

— Неужели мы их догоним? Честное слово! Ты знаешь, насколько они нас опередили? Знаешь, насколько они отдалились от нас? На моей лодке, господи! Куда меня привела моя жизнь?.. Слышишь, друг! На моей лодке!

— А черт бы тебя уже побрал! Не мог ты им дать эту лодку сразу!

— Я тебе уже сказал — не обижай меня!.. Неужели мы их догоним? Честное слово…

— Не могут же они идти все время без отдыха. Это наш единственный шанс: они устанут и остановятся… отдохнуть. Только так мы сможем их догнать…

Охотник понял, что он не имеет права ни на минуту отдыха. И ему не нужен был отдых. Он мог двигаться все время, не останавливаясь, сквозь мрак и лед.

Петрекеску положил руку на бедро и пошел вперед с нечеловеческим упорством.

Черешарам посчастливилось — изможденные невыносимым мраком, они завернулись в одеяла и в спальные мешки, ожидая, со свинцом в всем теле, целебного сна. Но сон медлил. Сперва его желали все, даже в глазах пекло, потом начали бессознательно соревноваться с ним, даже не ведая этого. Каждый отступал в свой мир, готовясь ко сну, где будет много солнца, света и оно будет обрызгивать их, словно дождь.

Виктор замаскировал фонарь под одеялом так, что лишь маленький лучик падал на тетрадь с записями.

И утомленная рука передавала будничными словами мысли — трудные, путаные, изнуренные…

«Я не могу быть искренним с вами, — писал Виктор. — Я хотел, но не могу. Я уверен, что страх донимает меня значительно глубже, чем вас, но на это не надо обращать внимание. Знали бы вы, какие мысли приходят мне в голову!.. Но вы не должны этого ощущать… Клянусь вам — я не думаю о себе… Знаю, что нам угрожают опасности, бр-р-р! — как говорит Тик, но выше этого есть что-то очень красивое, словно свет… я устал… свет… Все наше путешествие — свет… Кто-нибудь сделал бы так же, как мы… Наше странствие — словно свет, так как здесь, у нас, в пещере не может ничего быть красивее, чем свет… здесь, в этом мраке… Все наше странствие — свет… Ух-х-х…».

Виктор закрыл тетрадь и погасил фонарик. Сон обязался побороть его.

Самым упертым противником сна оказался Тик. Он старался не спать как только мог: щипал себя, проводил пальцами, макнув их в холодную воду, по глазам, но чаще всего — ощупывал волшебную коробочку и с отчаянием искал в своем воображении магическое слово. Несколько раз он, проговорив слово «Звонок», освещал фонариком руку, ногу, даже лицо. Но каждый раз видел освещенные части тела, и каждый раз кто-то шипел на него, чтобы он погасил свет. Итак, видели и они его. Так как если бы не видели, то пришли бы в изумление, сказали бы что-то другое… И вмиг Тик понял самое страшное: он не знает волшебного слова, настоящего волшебного слова! Оно должно быть другим, а не тем, что пригрезилось ему. Поэтому он тихонько протянул руку, словно погладил волосы Марии, и спросил чуть слышным шепотом:

— Ты спишь?

— Нет, Тик. А ты почему не спишь?

— Просто так… Мария, ты знаешь волшебное слово?

Марии хотелось сказать брату несколько горячих слов, но, ощутив его по-настоящему возле себя, почувствовав его дыхание и стук сердца в этом мраке и ужасе, неожиданно стала нежнейшей и наилучшей сестрой из всех, кого мог себе вообразить малыш со светлыми волосами. — Какое слово, Тик?

— Слово из сказки… Ты же знаешь!.. Слово, которым делаются чары, слово, которым открывается… ну, ты же знаешь…

— А-а-а! — в конце-концов поняла Мария. — Теперь я знаю, что с тобой. Ты думаешь, что мы в пещере Али-Бабы и ты забыл магическую фразу. Так, Тик?

— Я забыл ее… — сказал малыш, хоть он не мог ничего забыть, так как этой сказки не читал. — Скажи!

— Сезам, откройся. Вот она!

Тик мысленно прошептал оба слова и начал ощупывать себя, хотя еще заранее ощутил, что это неправильные слова. Но вспомнил, что дед Тимофте не говорил, что коробочка имеет способность превращать людей в пыль. Она только могла делать их невидимыми. Поэтому он засветил фонарик, высунул язык и осветил себе лицо.

Мария глянула на него, готовая обругать, но снова вспомнила, где они, поэтому голос ее прозвучал кротко, нежно:

— Тик! Некрасиво показывать язык… Лучше ложись спать. И я тоже буду спать…

— Пожалуйста, Мария… Скажи мне другое волшебное слово…

— Ей-богу, Тик, пора спать…

— Я очень, очень тебя прошу, скажи…

— Абракадабра…

— Как? — испуганно спросил собственник волшебной коробочки.

— Аб-ра-ка-даб-ра! — шепотом произнесла по слогам Мария.

— Абракадабра! — очень четко на этот раз удалось повторить малышу.

Потом он еще прошептал это слово несколько раз, засветил фонарик и снова высунул язык.

— Тик!.. Ты сердишь меня… Хочешь разбудить всех? Они только заснули. О господи…

Не чувствуя за собой ни малейшей вины, малыш попробовал еще раз:

— Мария… Ну, пожалуйста… — но передумал, растроганный ее усталостью.

— Что ты хочешь, Тик? — спросила она сквозь сон.

— Доброй ночи. Мария… — прошептал малыш.

Марии не удалось ответить, так как сон в один миг схватил ее в свой мягкий мешок. Тик еще некоторое время лежал с бодрыми мыслями, уставившись во тьму. Но вот и у него сперва закрылись глаза, а потом перепутались и мысли.