Относительно Мартины Жак понимал, что другие просто не понимают эту женщину. Никто из них не задается вопросом: а люблю ли я эту женщину, ее душу? Или только оболочку и то, что придумал о ней?

Порой он начинал чувствовать к ней небывалую ненависть и отвращение. За все, все, что она сделала. За то, какой она была, и какой стала. Главным было то, что она лишила его надежды и мечты о ребенке. О семье. Она вроде бы и была, и ее и не было. Она всегда хотела блистать. Ему же надо было просто, чтобы она была всегда рядом. Быть рядом с этой сильной женщиной такому поистине женственному в душе, слабому мужчине как он, это оставалось для него лишь его мечтой.

Но опять же, он заблуждался. Просто недооценивал себя, привыкнув постоянно примерять на себя маску нерешительного неудачника. Он был сильнее ее. Сильнее морально. Ну и, конечно же, физически. Если бы он захотел, перед ним открылись бы такие просторы, о каких ни он, ни она не подозревали.

По своей природе Жак был настоящим эстетом. Все в человеке для него должно было быть идеально. Не вычурно, не броско, не вульгарно, а лишь тонкая нотка того, как это должно было быть.

Нельзя сказать, что он был против связей Мартины на стороне как с женщинами, так и с мужчинами. Будем считать, что он считал это ее прихотью. Улыбался, смеялся, когда она это рассказывала, и относился к этому благосклонно. Ведь и сам он не отказывался иногда под влиянием алкоголя от девчонок. Но это все были контакты, большей частью одноразовые, не вызывающие в нем ничего, кроме желания совокупиться. Как можно сравнивать секс с любовью? Он не понимал этого, потому и нормально реагировал на связи Мартины.

Все эти женщины, мелькающие бесконечной очередью, караваном в его ночных совокуплениях были не более чем одноразовые зажигалки. Все одинаково пламенны и недолговечны.

Его приоритетом была его чистая связь, любовь, взаимная поддержка с Мартиной. Все остальное его не тревожило. Ему было просто плевать. Он не был спокойным, терпимым. Скорее всего, деликатным, толерантным и безразличным ко всему. Агрессия часто могла проснуться в нем, как одна из частей его личности.

Особенно, когда он выпивал. Но вся его агрессия не заключалась в причинении боли. Все это было подконтрольно ему. Его это заводило. Это заводило и ее. Желая что-то сделать, она могла продвинуть руку, а он был с этим не согласен, клал свою руку на нее и сдавливал. Без боли, а просто лишая ее возможности пошевелиться. В этот момент он властвовал над ней и понимал всю свою мужскую сущность. А она была рада, что готова покориться этому мужчине. Покориться без боязни, потому что она безгранично ему доверяла.

Один лишь раз он пришел в бешенство и пошел на быстрый насильственный поступок. Что-то слишком уж долго Мартина не приходила к нему. И он сам направился к ее дому. В дверях он застал Николь. Всегда он удивлялся этой девушке. Вот она никогда не жаловалась на жизнь, в отличие от него и Мартины. Она как та скала смиренно переносила все удары, напасти жизни и оставалась вечно мягкой как морская волна, часть той стихии воды, которая безумно ему нравилась. Для него эта женщина была всепрощающей, понимающей, и вроде как безумно несчастной, но не просящей помощи, а видящей свою жизнь в помощи другим. А это поистине поступок. Да, он считал ее поистине святой.

Вот и сейчас, открыв дверь, Николь, судя по ее виду, вся была в домашних заботах. Фартук ее был выпачкан всем, чем только можно, - видимо Жак застал ее за приготовлением пищи. Она впустила его и шепнула: "Мартина спит. Не буди ее. Она и так долго не могла уснуть".

- Не заболела ли она? Я ее ждал-ждал, а она все не приходила.

- Да как тебе сказать. Когда она была на очередном задании, ей пришлось проникнуть в один дом... Ее там застал в одном из коридоров какой-то прислужник двора, насколько я поняла Ришелье.

И ей ничего не оставалось, как его очаровать и вступить с ним в связь. Но потом она этого не захотела, он стал ей противен. Ей еле удалось вырваться, но он ее избил. Вот теперь она до сих пор отходит.

Сердце Жака просто вывалилось из груди. Ему казалось, оно выпало на пол, и скачет красным шариком, каждый раз дотрагиваясь до пола и причиняя еще более сильную боль, вводя его в сильнейший ужас, злобу и боль.

- Я хочу к ней. Пусти меня к ней,- стал он рваться вперед, отталкивая Николь.

- Нет, Жак, прости, - мягко отвечала она ему.- Ей лучше поспать. И она бы не хотела, чтобы ты видел ее в таком виде. Потом она сама к тебе придет, ты же знаешь. Или ты, в крайнем случае, потом еще приди. Может быть, она через неделю, как всегда выберется в трактир, там и увидитесь.

Как ошпаренный, вылетел он из дома, в котором находилась комнатка Мартины. Он был в бешенстве. Таким даже он сам себя никогда не видел. Обидели его самое большое сокровище. Он не хотел сейчас отомстить всему миру, нет. Он хотел найти и разорвать, растоптать обидчика.

Собрав друзей и выведав информацию об этом Ришелье, он поджидал впоследствии по истечении пяти дней его вблизи его дома, избил с друзьями и заколол ножом. Но и это не смогло убрать его злобу и ненависть на весь мир.

После этого случая, они с Мартиной решили, что у нее больше не будет связей ни с кем, кроме него. Чтобы никто не мог больше причинить ей боль. Она пообещала вести себя не так вызывающе. Да и сама уже хотела так делать. Но красоту не уберешь. Даже глубокий шрам на щеке не делал ее менее привлекательной. Страсть, желанность читалась в ней в каждой клетке. Ее женская сущность прямо-таки выпирала, выпрыгивала из нее.

Но она сохранила свое обещание. После этого случая со всеми контактами она действительно завязала. В тот вечер встречи, когда она пообещала, что теперь всегда будет принадлежать ему одному, Жак сидел, уставившись в нее своим невидящим влюбленным взглядом, направленным в одну точку, но в тоже время не сфокусированным, а в состоянии рассмотреть каждую клеточку ее тела, заметить каждое движение, подметить любую перемену настроения. Он обожал наблюдать за ней и ее поведением. Это приводило его в немой экстаз. Не мог он налюбоваться. И хотел, чтобы это закончилось, и не мог оторваться.

И вот так, находясь над этой пропастью, сидел он и смотрел на Мартину. В голове его проносились картины всего, что только могла представить такая мечтательная страстная натура, как он. Картины того, как они вдвоем прогуливаются, ничего не боясь, имея много денег по улицам. Того, как они живут отдельно от всех где-то в глуши, или на берегу моря или реки, в крайнем случае у озера. Есть только он и она, и их дети, а так же их безумное неудержимое счастье.

Только проблемой было лишь то, что он сам не верил в осуществление этих мечтаний. Мечты. Мечты. Они мечтами и оставались. Это были его воздушные замки. А мечты не станут явью, пока ты не поставишь им время на осуществление.

При всем обожании Мартины, глубоко в сердце мечтал он так же наконец все же избавиться от этой своей чистой любви, связывающей его, потому что неправильно понимал смысл души Мартины. Ни с того, ни с сего, он захотел ей отомстить. За все ее поступки. За то, как она обращалась с ним. Он знал, что мог когда-то наступить тот день, когда пройдет он мимо нее, даже если она будет молить о помощи. И больше он никогда не подойдет и не протянет ей руку, так как наконец поймет, какая она.

В сущности, он вообще ничего так и не понимал. Опять же создавал иллюзию. Теперь уже той Мартины, которую он был бы силах возненавидеть, не видя себя самого. Эта женщина, сама того не понимая и не желая, сделала его несчастным. И прощать ее за это он был не готов. И он хотел возмездия. Он больше не хотел ее любить, а другую он полюбить никогда бы и не смог. Вот и крутилось в нем это все туда-сюда, душило его, и каждый день все с большей силой.

Мартина действительно крайне изменилась. Это ее положение и власть превратили ее в другого человека. Получается, что в начале ее работы на Аделарда, - а последний имел планы на Мартину,- использовать в своих аферах, но время все так закрутило, что постепенно все перешло совершенно в другое русло,- уже Мартина контролировала более Аделарда, весь город постепенно стал знать о ней и даже ее побаиваться. Ни она, ни он уже и не знали, что же ей делать с этой нежданной, свалившейся на нее ниоткуда, пусть и завуалированной и еще неявной, но уже сформировавшейся властью.