Главной женщиной, которой я восхищался, которую безмерно любил и уважал, была моя сестра Изабель. Ее убили, когда я был еще маленьким мальчиком. У меня не было ни одной половой связи с женщиной за всю мою жизнь. Я даже пытался когда-то, но это было мне мерзко, и я быстро избежал этого. Почему я не приезжал, когда учился к дяде? Да потому что мне было стыдно посмотреть ему в глаза. Я почему-то свято верил, что он увидит все в моем взгляде. Он ведь самый умный и проницательный человек на свете. Он знает обо всех все. Просто посмотрит на человека - и уже скажет, чем тот дышит, назовет его слабые и сильные стороны, качества характера. Но когда я вернулся, странно, дядя либо оказался толерантным, либо, правда, этого не заметил. Всю жизнь, начиная с моей учебы далеко от родины, у меня создается впечатление, будто я следую за какой-то странной мелодией, которая уводит меня в параллельный мир ощущений. Та палитра чувств, которые охватывают меня, когда я с мужчиной, это не передать словами. Это надо чувствовать, но не тебе, - крикнул он со смехом Мартине.

Та сидела красная как рак. И не от выпивки, а от смущения и сдерживания смеха.

- Это не плохо, Кристоф. Это очень даже... интересно,- выдавила она из себя ему в ответ.

И они оба засмеялись.

- Твой дядя, как ты говоришь, его зовут?

- Звали. Винсент.

- Ну вот, Винсент же жил с этим. Так что все нормально. Я считаю, что главное, чтобы тебе нравилось.

И тут к удивлению. Мартины, Кристоф налил и себе и осушил бокал до дна.

- Я всю жизнь не могу смириться с собой и своим выбором, - рассеянно пробормотал он. - Я никогда бы не смог сказать дяде о том, что мне нравятся мужчины. Ты же знаешь, он крайне религиозный человек. Согласно Богу, разрешается любовь лишь между мужчинами и женщинами. Он бы отрекся от меня и перестал считать за мужчину, и даже за человека. Помню, в одном разговоре он оговорился, что в глазах Бога это грех и зло. К примеру, Соддом и Гомора, Бог их уничтожил. Это мерзость, что наказывается. Из Библии это, Мартина, звучит так:

"Если кто ляжет с мужчиною, как с женщиною - то оба они сделали мерзость, да будут преданы смерти, кровь их - на них. Они заменили истину Божию на ложь, и поклонялись и служили твари вместо творца, который благословен вовеки, аминь. ... Они, как бессловесные животные, водимые природою, рожденные на уловление и истребление, злословя то, чего не понимают, в растлении своем истребятся. ... Глаза их исполнены любострастия и непрестанного греза, они прельщают неутвержденные души, сердце их приучено к любостяжанию: это сыны проклятия".

- Так если ты все это знаешь, то чего же ты продолжаешь так жить?

- Я не могу по-другому. Это зов моей природы, Мартина.

- Так не ненавидь себя за это. Я думаю, тебе следует сказать Аделарду. Ты знаешь, по-своему он очень любит и оберегает тебя. Он поймет и тебе станет легче. В первую очередь, ты должен принять сам себя.

- Тебе легко говорить, Мартина. Ты ведь сама не живешь на моем месте. Но в одном ты права: мне тяжело не только по той причине, что я сам не могу смириться с собой, более всего я не могу спокойно нести это, потому что мой дядя не в курсе. Он огромный авторитет для меня. И его слова, отрицания, порицания или приятия значили бы все для меня. Ладно, скоро уже будет рассвет, а мне еще надо успеть скрыться незамеченным и добежать до своего дома.

Мартина сидела, не шелохнувшись.

- Целую тебя, - шепнул ей Кристоф, накидывая на себя мантию, и выскользнул в темную глухую ночь.

Сейчас, стоя над рекой под холодным жестоким ветром, Мартина вспомнила всю эту ночь в еще более ярких красках, чем когда все это действительно происходило. Слова Кристофа о Жаке так и крутились в ее голове. Она хотела убедить себя в том, что ей действительно не стоит чувствовать себя виновной в том, что он не может найти себе места в жизни, что она не виновата в его ранимости и нерешительности. И только он сам хозяин своей жизни и может себе помочь, как сказал ей Кристоф.

Разоблачение

- И у меня была когда-то неземная любовь. Женщина, с которой, по воле судьбы, мы не могли быть вместе. Ничего подобного я больше никогда не чувствовал. Ты мне ее очень напоминаешь. Повадками, жаждой жизни, тихой печалью, мужественностью в женском теле, глубиной чувств, взгляда, необычайной взрослостью и спокойствием, дивной красотой, - Аделард выдохнул.- Как хотел бы я все вернуть! Но человеку часто приходится смиряться, что что-то прошло и останется лишь в воспоминаниях. И он должен быть чрезвычайно благодарен и тому, что вообще эти воспоминания есть. Что такое вообще с ним происходило, что он был, такой момент.

Аделард провел своим взглядом по всей Мартине, пытаясь запомнить ее такой, какой она была сейчас, запечатлеть это в памяти, чтобы никто и никогда уже не смог этого у него отнять. В то же время, он не просто пытался ее запомнить, он, словно сверял ее образ с чем-то, поворачивая голову то в одну, то в другую сторону. Затем, задумчиво продолжил:

- Ты очень напоминаешь мне ее. Я вижу, что ты можешь полагать, что я рассчитываю на какие-то отношения, но это не так. Я довольствуюсь тем, что, смотря на тебя, легким дуновением ветра несусь во время, когда был вместе с ней.

- А почему же вы не вместе? Чего вы не хотите узнать, где она?

Аделард лишь сглотнул.

- Я ее уже никогда не смогу встретить вот просто так, идя по улице, сколько бы меня не преследовали ее образы в воображении. Я покоряюсь судьбе. Если бы нам дано было встретиться еще раз, я стал бы самым счастливым мужчиной на земле, - и Аделард сглотнул и отвернулся.

Он не хотел, чтобы Мартина видела его взгляд сейчас. Он и сам предпочел бы никогда не чувствовать этой невыносимой горечи потери. Он практически держал в руках свое счастье, и тут оно ускользнуло от него навсегда. Порой у него начиналась паранойя, и ему начинало мерещиться, что Мартина - это и есть его Аурель, но как человек чрезвычайно рассудительный и разумный, он, сразу же, отвергал эти мысли, просто объясняя их игрой своего воображения.

"Это невозможно",- был один его ответ себе, и он быстро пытался переключиться на какую-то другую тему, чтобы более не будоражить свое сознание.

Так и стояли они молча. Наверное, это поистине смотрится достаточно комично. Ведьма, облаченная в черный облегающий корсет и Инквизитор, в пурпурно - сиреневой мантии. Но это и есть вся правда и жесть жизни. Они были олицетворением двух условно проведенных сторон: "добра" и "зла".

И ведь не поймешь, в какой из сторон чего больше. Ведь как добро насыщено и полно предпосылками к наращиванию зла, жестокости, бездушности, слепоты ради борьбы за "правое дело", когда не видят уже жертв самого этого правого дела, за которых оно же в принципе и борется, которое того и гляди хлынет айсбергом из их душ. Так и зло, которое часто бывает, в отличие от того самого добра полное душевностью, состраданием, страстью. Может быть, здесь весь секрет в том, что злу всегда еще есть, куда расти. Куда уже падать? Хочется всегда ведь стать лучше. Есть мотив. Есть куда стремиться. Каждый грешник втайне молится об отпуске ему всех его прегрешений, исцелении его души, жаждет начать жить снова, выплатить все долги и стать лучше, чище. И в итоге, возможно, из именно беса получится когда-то толковое добро.

Но если добро уже таким пришло или даже таким стало - это же стоит колоссальных усилий даже удержаться в стабильности, не покатиться вниз, да и для того, чтобы расти. А вы спросите, куда расти? Поверьте. Есть куда. Всем. И сторонникам лагеря добра, и лагеря зла. Вот только это уже сложней.

Во-первых, надо открыть глаза и признать, что и ты, возможно, пусть и следуешь всем канонам добра и всем негласным правилам и даже не осуждаешь других или осуждаешь, смотря на каком ты уровне развития, и делаешь это самое благое дело. Ведь не стать слепцом, уверенным в собственной безнаказанности, безграничной правоте, абсолютной не греховности, сложно. Порой бывает уже даже невозможно, а потом становится слишком поздно. Спасение лишь в одном: понимании, что рост всегда идет. Можно меняться лишь вверх. Скатившись даже до самого низа, опять ведь начинаешь карабкаться на вершину. В этом-то и вся благодать. Так что и заядлый грешник, и деградированный святой, всё равно будут ползти вверх. И, о Боже, дай им сил и веры. И, главное, отсутствия слепоты.