Адмирал тем временем спокойно сидел в командирском кресле. Его глаза сузились, а задумчивый внешний вид явно сигнализировал окружающим не беспокоить его. Что же случилось с оперативной группой? На «Славе» находились 465 человек, еще 100 на «Орле». Где же, во имя Господа, они были теперь? Беспокоившее его все утро ощущение тревоги вернулось вновь. У него было ясное ощущение, что что-то случилось, но он не мог понять, что именно. А если Карпов оказался прав, и это действительно война?

Прибегнет ли НАТО к внезапному удару, возможно, с той малозаметной подводной лодки, что действовала в регионе не обнаруженной? «Орел» и «Слава» пропали, но его корабль, единственная реальная угроза в группе, остался нетронутым. Чем больше он думал об этом, тем больше начинал думать, что это была очередная катастрофа. Но если она случилась на «Орле», то куда делся «Слава»? Он находился дальше от подводной лодки, чем «Киров» и далеко за пределами зоны поражения 15-килотонной боеголовки. Эти сплошные странности парализовали его мышление. Это были словно кусочки мозаики, которые просто не подходили друг к другу, как бы он не пытался составить из них целостную картину.

Остальной персонал мостика сидел на своих постах, внимательные, осторожные, в некоторой степени стоящие на краю. На молодом лице Тарасова застыло болезненное и тревожное выражение. Он проверял и перепроверял свои системы, регулировал настройки и вслушивался, проводя рукой по волосам всякий раз, как вносил коррективы. Нахмуренные брови выдавали концентрацию, и было ясно, что он считал себя в некоторой степени ответственным за случившееся. Если корабль подвергся торпедной атаке, то почему он ничего не слышал?

Роденко, бормотавший себе под нос что-то по-украински[35], был столь же встревожен. Он был глазами корабля, в той же степени, в которой Тарасов был его ушами. Самым тревожным было то, что он не видел грозового фронта, который отслеживал ранее.

Николин сидел за оборудованием связи, листая кодовые книги и проверяя устройства приема и передачи. На всех обычных каналах связи стояла странная тишина, а особенно странным было молчание Североморска. Он отправил экстренное кодированное сообщение, и должен был немедленно получить ответ.

Некоторые из младших офицеров словно потерялись в своих широких русских душах. Они смотрели куда-то сквозь свои пульты, в потускневших глазах отражалось молочное свечение экранов, и каждом из них узнавался Yemelya, персонаж старой сказки, великий лодырь. Служба на корабле в море для них часто была бесконечно тусклой. Они ощущали, что что-то было не так, но не были причастны к дискуссиям старших офицеров, и поэтому просто следили за работой своих систем, регулировали настройки и вносили коррективы. Некоторые словно были потеряны, другие наоборот обеспокоены и пристально поглядывали на старших офицеров, которых случившееся явно довело до края.

С вертолета доложили об отсутствии следов радиации. Сбросив буи, они не обнаружили на дне никаких признаков обломков. Результаты даже передали Тарасову, чтобы он мог проверить показатели более опытными глазами и ушами. Однако там просто не было ничего. На инфракрасных системах, которые легко обнаружили бы след корпуса корабля, недавно получившего боевые повреждения, достаточные для потопления, тоже не было ничего необычного.

В этот момент Николину показалось, что сигнал с Ка-226 значительно усилился. Он слышал его гораздо четче, и, инстинктивно взглянув на Роденко, заметил, как тот радостно доложил:

— Четко наблюдаю Ка-226, - сказал он. — Интерференция утихла. — Системы «Кирова», похоже, вернулись в отличное рабочее состояние, телеметрия с борта вертолета также поступала на экран Тарасова без искажений. Однако там просто не было ничего, и адмирал Вольский приказал вертолету вернуться на корабль. Взглянув вперед, он заметил, что море изменило цвет, снова становясь желтовато-серым.

— Любой ответ от любого корабля? Североморск? — Прервал он всеобщую задумчивость, обращаясь к начальнику секции связи Николину.

— Никак нет, — ответил Николин. — Я отправил шифрованное сообщение, используя стандартные протоколы военного времени, но не получил никакого ответа.

Карпов подался к адмиралу, сложив руки за спиной, слегка наклонился и сказал тихо, словно чтобы никто на мостике не мог его слышать.

— Что, если Североморск тоже подвергся удару? Мы можем находится в состоянии войны.

Адмирал серьезно посмотрел на него, но ничего не ответил.

Туман сгустился настолько, что едва можно было видеть одну оконечность корабля с другой. Море оставалось совершенно спокойным, и лишь непроглядно-белый ледяной туман медленно окутывал корабль. Вскоре надстройки и антенны радаров покрылись густым белым инеем вместе с верхней палубой и бортами корабля, так, что казалось, что по гладкому как стекло морю бесшумно скользит огромный бледно-белый корабль-призрак.

«Киров» медленно шел на юго-юго-запад со скоростью 10 узлов, сканируя чувствительными системами океан и воздушное пространство вокруг, ища признаки вражеских кораблей или самолетов. Было такое ощущение, что системы работали идеально, но на на дальности не более тридцати километров. Затем Роденко заметил, что радиус обзора медленно растет. Тарасов доложил, что так и не заметил никаких следов «Орла».

Адмирал Вольский пытался решить, продолжать ли ему разбирательство или вернуться в Североморск. Он начал соглашаться с Карповым, что это действительно было внезапное нападение западных сил. И «Слава» и «Орел» пропали без вести, он видел это сияние, ощутил взрывную волну, так что это, возможно, действительно была попытка уничтожить «Киров». Тот факт, что Североморск не отвечал на стандартных военно-морских частотах, также означало многое. На базе могли соблюдать радиомолчание, или же могли получить повреждения. Опять же, база могла быть полностью уничтожена. Это был пункт базирования российского флота северных морей[36], безусловно, заманчивая и важная цель для любого первого удара.

Вольский вызвал инженерную часть, чтобы узнать состояние реакторов и с удовлетворением услышал, что показания нормализовались.

— Однако это было несколько странно, — добавил Добрынин.

— Странно? Что вы имеете в виду?

— Я не уверен, товарищ адмирал… Просто… Вы же понимаете, что проработав с этой аппаратурой большую часть своей службы, вы сразу понимаете, что что-то не так. Гармоники были нечетки, это все, что я могу сказать определенно. Мне это представляется неправильным, но сейчас показатели нормализовались. Поводов для беспокойства нет.

— Хорошо. Продолжайте работу и немедленно докладывайте в случае, если что-то еще вас обеспокоит. Обо всем, понятно? — Адмирал точно знал, что пытался сказать ему командир инженерной части. Годы, проведенные на кораблях в море, вырабатывали у некоторых тонкое чутье на любую ненормальность в работе систем — по звуку, по тому, как корабль шел по морю. Вольский устроился в кресле, размышляя, сможет ли услышать ответ на все их дилеммы в слабом гуле консолей мостика или далеком гуле турбин.

Карпов на некоторое время задержался у поста Николина, словно ожидая сообщения или кодированного сигнала с приказом вернуться в Североморск. Однако время шло, и Николин, казалось, выглядел нервным и смущенным из-за близкого присутствия капитана. Карпов умел нависнуть над пультом, всем своим видом задавая слишком много вопросов. Он был непростым и напряженным, и от долгого молчания по всем каналам и ощущения изоляции от мира, его настрой словно становился заразительным.

Североморск был не только их базой, но и имел полную власть над кораблем. Приказы, поступающие оттуда, перебивали даже самого адмирала Вольского. Вольский был командующим Северным флотом, но над ним стояли главнокомандующий военно-морского флота Геннадий Александрович Сучков и его заместитель и начальник штаба Владимир Иванович Рогатин. Карпов медленно выстраивал отношения с этими людьми и надеялся, что в один прекрасный день это может принести свои плоды. Вольский сменил Сучкова на посту командующего Северным флотом, а Рогатин был командиром старого «Кирова» прежде, чем ушел на повышение. Вольский был наиболее вероятным кандидатом на место стареющего Сучкова, так что Карпов вполне рассчитывал на то, что сможет продвинуться дальше, чем когда-либо предполагал.