— Если все так, то нам придется бороться за свои жизни. Однако, у нас есть средства защитить себя. И мы может ударить сильнее, чем любой корабль в мире.

Когда Орлов встал, чтобы уйти, Карпов остановил его и сказал:

— Да, мы ограничены в средствах и должны быть осторожны в их использовании. Но у нас есть и другие средства, а я не так брезглив, как адмирал, в вопросах их использования.

Орлов ничего не ответил и ушел, направившись на нижние палубы, чтобы проверить, как шло плановое техническое обслуживание систем корабля.

Карпов остался в столовой на некоторое время, хотя аппетит полностью пропал. Он рефлекторно ел, собирая подливу куском черного ржаного хлеба, но мысли его блуждали в совершенно иных областях. Как обычно, он ел в одиночестве, за исключением случаев, когда к нему присоединялся Орлов[57]. Никто из младших офицеров никогда не желал присоединиться к нему за столом, а когда он входил, они и вовсе понижали голос и прекращали разговоры, словно могли как-то побеспокоить капитана.

Карпов понимал подобное отношение своих подчиненных. В каком-то смысле это был знак уважения, хотя в глубине души он понимал, что они избегали его из страха. Какая-то часть сознания говорила ему, что это хорошо — ведь подчиненные должны проявлять здоровое уважение и иметь здоровый страх по отношению к старшим офицерам, верно? Но какой-то внутренний голос из глубины души говорил ему, что подобная отрешенность была вызвана кое-чем еще. И слышать этот голос ему не хотелось.

Да, по большому счету, он был одинок в этом мире. У него был небольшой kollectiv на корабле, но никто не ждал его на берегу. Когда корабль возвращался в Североморск, остальные члены экипажа спускались по трапам в объятия жен, детей и родителей, но не он. Его родителей давно не было в живых, а он был слишком занять махинациями на карьерной лестнице, чтобы думать о браке. Не было секретом, что в его бумажнике не было фотографии любимой, оставшейся где-то там. Да, у него были звание и полномочия, но даже у последнего мичмана, старшины или даже матроса, занятого какой-то неквалифицированной работой где-то под палубой было то, чего не было у него. Это делало их банальное и бессмысленное существование сносным, подумал он. Им было достаточно жирных щек своих devushkas и babushkas.

Его все еще возмущал Федоров, проклятый z'opoliz. Он словно сунулся в епархию капитана — намазывать масло Вольскому со своими военными книгами и дурацкими идеями. Однако чем больше он об этом думал, тем больше понимал, что в Федорове не было ни на грош холодного беспощадного расчета, позволившего бы ему использовать в своих интересах новую связь с адмиралом. Федоров был просто слишком наивен, чтобы участвовать в реальной игре, не считая того, что он, возможно, мог быть подходящей жертвой. Он был просто chaynik, подумал Карпов, и решил, что Федоров был просто еще одним глупым молодым офицером, а не противником, стоящим его внимания. Он мог раздавить Федорова в любой момент, какой сам сочтет нужным.

И, тем не менее, именно соображения, высказанные лейтенантом, похоже, определили нынешние действия корабля — младший офицер вылез вперед капитана первого ранга! Он превратил тактический маневр вблизи Ян-Майена в операцию по подтверждению своих теорий. Карпов снова обдумал все доводы касательно объектов на Ян-Майене и кораблей Королевского флота. Все было совершенно бессмысленно, но даже Орлов уже колебался. Он вынужден был признать, что совещание несколько его потрясло.

Но что делать, если это было правдой? Каждый раз, как он думал об этом, он ощущал ускорение пульса и холод в животе. Если все было правдой, то ни у кого из них больше не было дома в Североморске, и ни у кого их них не было, к кому вернуться. Да что там, Сучков, бог флота, был четырехлетним мальчиком! От этой мысли в его разум закралась цитата из Достоевского: «если Бог мертв, то все дозволено».

В голову пришла еще одна мысль, или скорее ощущение. Теперь никто не ждал никого из них. Теперь все они стали такими, как он. Каждый на корабле был одинок, отрезан, изолирован в kollectiv корабля. «Киров» был единственным островком реальности для них, единственным пережитком дома, который они когда-то знали. От этой мысли ему стало не по себе, от мысли, что каждый здесь был потерян и несчастен. Если Бога нет…

Большая часть экипажа еще ничего не знала. Только старшие офицеры и мичманы на мостике знали, с чем они столкнулись. Рядовой состав понятия не имел о том, что происходит. Карпов поднялся из-за стола и застегнул китель, решив немного пройтись по кораблю.

Проходя мимо небольших групп людей, мгновенно обращавших на него внимание и отдававших честь, Карпов через силу дежурно улыбался им. Если все было правдой, в Североморске и во всем остальном мире знали, что они исчезли. Все они были лишь призраками, живыми мертвецами, обреченными на скитания в этих ледяных морях.

Все они стали такими, как он.

На борту HMS «Викториес» адмирал Уэйк-Уолкер тщательно изучал тактическую карту вместе с капитаном Бовеллом.

— Сообщение из Адмиралтейства, похоже, сделало свое дело, — сказал он с некоторым раздражением. — Похоже, что адмирал Паунд обеспокоился тем, что немцы, вероятно, пытаются вывести в Атлантику еще один рейдер. Но не представляю себе, что это за корабль. Мы торпедировали «Лютцов» и отправили его на ремонт в Киль вместе с «Тирпицем», но они, похоже, выдвинули что-то другое. Видимо, от нашего доклада мальчики из Общества любителей сыра, шахмат и гольфа сидят, как ни иголках.

Он имел в виду GC&CS, что означало «Правительственная школа кодов и шифров» (Government Code & Cipher Station)[58], располагавшуюся в Блетчли-Парк, примерно в шестидесяти километрах от Лондона, где специалисты работали над перехватом и расшифровкой сообщений, пытаясь определить, что намерен делать враг. Работе школы, известной также как «Станция Х» или «БП» от Блетчли-Парк, способствовал нескольких немецких шифровальных машин, переданные Королевским флотом с перехваченных немецких судов в последние месяцы. Так как недавняя вылазка «Бисмарка» изрядно вытрепала всем нервы, система стала особенно чувствительна к сообщениям об одиночном военном корабле в холодных арктических водах, предположительно направляющемся к Датскому проливу для выхода в Атлантику на охоту за конвоями.

- Это совершенно необычный объект, сэр. Вероятно, они хотят, чтобы мы снова попытались опознать его.

— Я считаю, что вы правы, капитан. Я доложил им, что направил для этого «Энтони» и «Эдвенчер» вчера, но они хотят, чтобы мы ожидали, пока не получим сведений.

— И теперь еще это странное сообщение с Ян-Майена, сэр, — сказал Бовелл. — Насчет вертолета, совершившего там посадку. Адмиралтейство сообщает, что норвежцы полагают, что это были русские. Я знаю, что русские работали над подобными машинами, но разведка говорит, что у них нет серьезного производства, даже если какие-то образцы были разработаны.

— Вероятно, он был немецким, — сказал адмирал. — Я читал доклады о «Фокке-Вульф», модель шестьдесят один, насколько я помню. Он был испытан еще в 1936, не более, чем старый биплан с парой винтов, установленных на место крыльев.

— В сообщении говорится, что у него был сдвоенный винт.

— Да, весьма любопытно. Возможно, у немцев имеется нечто подобное? Если да, то Норвегия была бы идеальным местом для развертывания таких машин, учитывая гористую местность. Тем не менее, Ян-Майен находится примерно в шестистах милях от побережья Норвегии. «Фокке-Вульф-61» имеет максимальную дальность не более 150 миль. Если только Джерри не бросили на них все свои силы, я сомневаюсь, что что FW-61 смог бы долететь туда.

— И еще там было сказано об отделении пехотинцев, высадившихся с этого вертолета, сэр. FW-61 может брать на борт одного, максимум двоих человек, но целое отделение? И для немцев они вели себя слишком вежливо, не так ли?