— Ишь, — говорит Голопятов. — Занятный вы человечишко. Вам бы книг побольше читать.

И дал он мне книжонку одну о небесных светилах. Любопытная была книжонка. Подняла она во мне характер и гордость. Допрежь не задумывался о своей физической личности, больше о других старался, а здесь пришлось задуматься. В особенности глядя на луну.

«Вот, — думал я, — луна… Конечно, она круглая. Шарообразное, можно сказать, тело. А отчего на нее все-таки собаки воют? Откуда лунатизм такой и прочее? Междупланетное пространство? Хорошо, — думаю, — пускай так. Для чего же оно существует?»

И уж как начнешь думать — бывало, всю ночь в постели переворачиваешься, не спишь. Ну а маменька, понятно, как все старые женщины, по-своему объясняла волнение моей души.

— Надо тебя оженить, Елпидифор. Пора войти тебе в супружескую связь. И есть, — говорит, — на примете у меня одна такая девица. Красавица собой и денег за ней полторы тысячи. А что глуховата она на одно ухо, так это же не Бог весть какая беда. Меньше будет знать — для тебя же лучше.

— Что ж, — говорю. — Я готов, маменька. Хоть сейчас согласен на брачные сношения. Существуют, — говорю, — и у меня в душе свои идеалы.

И правда, думал я уже об этом. Мысленно представлял себе всякие семейные картины, хоть и стыдился об этом рассказывать. Обрадовало, конечно, маменьку мое согласие.

— Теперь, — говорит, — в момент все дело устрою. Уж так оженю — водой вас не расцепят. Главное, — говорит, — свести бы вас надо поскорее, познакомить.

И на это я согласился, конечно. Даже попросил сам почтительно:

— Уж будьте вы, маменька, нашей дорогой свахой.

С того дня охватили меня всецело супружеские мысли. Надо сказать, что возраст был у меня аккуратный — двадцать второй год пошел с осени.

Однажды пришел я со службы, а маменька мне и объявляет во всеуслышание:

— На мази наше дело, Елпидифор. Ждут тебя завтра к чаю господа Колокольцевы.

Скажу здесь откровенно — взволновался я близостью свидания. Целый вечер шарил в шкатулке папашиной — выбирал себе галстучек подходящий. Остановился на черном с белыми пятнышками. «Этот, — думаю, — лучше всего. И солидность соблюдена, и веселость сразу в глаза бросается».

С тем и успокоился. А утром следующего дня еще до службы сбрил свою бороденку — потому баловство это было. Так, клок волос. Вроде того как у иного под мышками. И как сейчас помню, долго я ходил вокруг заветного палисадника — все не решался постучать в калитку. Наконец вижу, мелькает между деревьями фигура женского телосложения.

«Не иначе, — думаю, — госпожа это Колокольцева. Потому широка очень в своем профиле и физиономия в морщинах».

Подошел я поближе.

— Сударыня, — говорю. — Дозвольте представиться моей персоне.

Вскрикнула она, застыдилась.

— Ах! — говорит. — Какая странная встреча!

Однако открыла калитку без замедления. Снял я фуражку.

— Простите, сударыня, за мое внезапное присутствие. Потому, — говорю, — как есть у вас дочка — я пришел, значит, предложить свои супружеские услуги.

Вдруг, замечаю, смутилась она, даже покраснела в лице.

— Вы ошибаетесь, — говорит. — У меня еще нет дочки.

— То есть как это нет?

— А так, — говорит, — очень просто. Я еще сама дочка.

Смекнул я моментально, что дал маху. Однако сейчас же поправился.

— Конечно, — говорю. — Так я и думал. Это, — говорю, — я о вашем будущем младенце выразился.

Закраснелась она еще пуще прежнего. Даже глаза прикрыла руками.

— Шутник, — говорит, — вы большой. Впрочем, спасибо за комплименты. Только что ж это мы стоим снаружи? Не угодно ли в дом, чайку откушать?

— Чайку? — спрашиваю. — С удовольствием.

Сказал я это для храбрости, а сам между тем подумал: «Уж не повернуть ли мне потихоньку домой? Бог с ними, — думаю, — с тысячами. Больно уж физиономия у нее неподходящая. К тому же и лета у нее не в порядке. Годков под сорок ей, если не больше… Однако вспомнил здесь же свое печальное существование и решился. Все равно, — думаю. — От судьбы не уйдешь».

И все-таки билось у меня сердце в грудной клетке, как переступал я порог их домашнего жилища. Понятно, угостили они меня до чрезвычайности интеллигентно. Чай предложили с вареньем и закуску выставили. А как выпил я четвертый стакан чаю, госпожа Колокольцева подозвала рукою дочку.

— Неонила! — говорит. — Покажи господину Кукурекову красоту естественной природы. Только калитку закрой плотнее, чтобы свинья в сад не попала.

Понял я моментально, что в саду предстоит мне любовное объяснение. Дрожь меня охватила и нервное расстройство. Вышли мы в липовую аллейку и остановились под деревьями. Так минут пять стояли молча. Она молчит, и я молчу. Только и слышно, как лист сухой шелестит по дорожке. Наконец подняла она на меня глаза и закраснелась.

— У вас, — говорит, — очень приятный голос. Не пойму только, бас или тенор. Вы не артист?

— Нет, — говорю, — не артист. Я состою переписчиком в казенной палате. По статистическому отделению.

Вздохнула она и голову опустила. Потом вдруг встрепенулась.

— У нас, — говорит, — был здесь артист в прошлом году — господин Безыменский. Очень он красиво пел. В особенности романсы из оперы. Бывало, станет на коленки, протянет руки и поет: «Ты мою жизнь погубила, коварная женщина»… Очень чувствительно выходило.

— Да, — говорю. — Вообще искусство — это нечто замечательное. Вроде поэзии.

Помолчали мы опять некоторое время. Сообразил я, что пора уже сделать барышне какое-нибудь предложение. И уж открыл для этого рот, но она вдруг первая заговорила.

— Скажите, — говорит, — любите ли вы мороженое на ванели?

Взял я ее тогда за руку и говорю:

— Нет, — говорю, — не мороженое я люблю, а вас. Давайте будем жить в качестве супругов.

Засмеялась она в смущении, однако руки не отняла.

— Ах, — говорит, — какой вы бесстыдник! Впрочем, я согласна. Теперь только иди расскажи все маменьке. Да спроси ее насчет свадьбы, потому платьев у меня не заготовлено подходящих.

— Ну уж насчет этого ты не беспокойся, — говорю. — Потому раз для тебя, так уж я сам постараюсь о тебе. Твои дела все равно что мои. Уж ты, — говорю, — будь уверена.

Словом, стал я женихом с того времени, как полагается, по закону. Назначили мы, понятно, и время свадьбы — на второй неделе после сговора. А чтоб известить о нашем решении широкие массы публичной толпы, порешили устроить гостеприимную вечеринку. Пригласили, понятно, местные круги и вообще всех знакомых с обоюдной стороны. Я, например, и студента Голопятова, Андрей Иваныча, позвал. И еще, кроме того, нескольких знакомых. Конечно, и маменька кое-кого от себя пригласила. Словом, старались, чтобы все вышло по-хорошему. А на самом деле вышло такое… Да что и говорить! Неприятная вышла история. И все из-за чепухи.

Вечером, как собрались гости в доме Колокольцевых, затеялась после ужина игра. Играли, конечно, главным образом, кавалеры и барышни. Барышня пряталась, а кавалер должен был ее отыскать. В случае нахождения полагалось взыскательное наказание. Главным образом, разумеется, поцелуй… Вот и говорит мне невеста моя:

— Ищите меня, Елпидифор Семеныч! Я от вас исчезаю.

Бросился я моментально в следующую комнату. Вижу, темнота вокруг и никаких вещественных следов скрывшейся собеседницы. Что делать — чиркнул я спичку, осветил на секунду комнату. И как наклонился в уголке у кровати (потому в спальне происходили розыски) — вдруг вижу: предмет висит на стенке. Собственно, ящик стеклянный и от него кишка тянется резиновая. «Что, — думаю, — за инструмент такой? Прямо-таки, — думаю, — музыкальное, должно быть, произведение». Взял я в рот кончик этой самой кишки, дунул — нет никакого звука. «Однако, — думаю, — вещица занятная. Не может быть, чтоб она не издавала каких-либо своеобразных звуков». Снял я, понятно, с гвоздя этот самый ящичек, положил его себе под мышку, а трубку во рту пристроил. «Ну, — думаю, — покажу сейчас гостям концертное отделение». Вот уж могу сказать прямо — нечистый толкнул меня на это чреватое последствие. Потому как вышел я в гостиную залу — смех вокруг поднялся невообразимый. Студент Голопятов, Андрей Иваныч, так тот даже упал со стула.