— Что так грустны, студентик? — спросила она.

Я моментально вспыхнул: «Боже, какая красавица!»

— Закажите вина, студентик, — предложила она. — Только, пожалуйста, сладкого.

— Конечно, конечно, — воскликнул я суетливо.

И заказал сразу десять бутылок.

Она придвинулась ближе. Она сидела уже рядом со мной, и звук ее голоса казался музыкой. Мы пили бокал за бокалом. Терпкое вино разогревало кровь. И после третьей бутылки я сказал, замирая:

— Милая! Будьте моей женой!

Томительные секунды казались вечностью. Я глядел на нее с нетерпением и тревогой. И вдруг она тихо сказала:

— Десять рублей. Это будет стоить десять рублей. — И здесь же спросила: — Не дорого?

— Кому? За что? — воскликнул я.

— Мне, — ответила она, улыбаясь. — Так мне всегда платили. Не верите? Спросите у помощника капитана. Я с ним однажды две недели жила.

Пол закачался у меня под ногами. В глазах потемнело. Полный отчаяния и безнадежной скорби, выбежал я на палубу. Я ушел на корму, — туда, где мычали быки и коровы. И я мычал вместе с ними до самой Одессы, пока не спустили на берег корабельные сходни…

Но что для юности горе! Уже через три дня я совершенно успокоился и даже перестал думать о трагическом случае. Моя квартирная хозяйка, добрейшее существо и милейшая женщина, окружила меня ласковой заботливостью и комфортом.

— Не дует ли на вас из окна? — спрашивала она, приходя ко мне глухою ночью.

Свеча чуть дрожала в ее пухлой руке. Круглая фигура в ночном пеньюаре дышала спокойной негой.

— Нет, спасибо, — говорил я. И укутывался с головой в одеяло. И, задыхаясь, думал: «Как она молодо выглядит. Нельзя дать пятидесяти. Никак нельзя».

И однажды, когда она пришла, как обычно, румяная от сна, но улыбающаяся и спокойная, я тихо сказал:

— Будьте моей женой!

Я сказал шепотом, едва шевеля губами, почти неслышно. Но она уже сжимала меня в своих объятиях и жарко дышала в лицо.

— Хочу, хочу, — шептала она. — О, как я хочу!

Стоит ли говорить о дальнейшем? Мы назначили свадьбу через неделю, в праздничный день. В этот день уже с утра стали съезжаться гости — какие-то молодые люди, девицы… Я насчитал восемнадцать персон.

— Знакомься, — сказала моя невеста. И гордо улыбнулась: — Это все мои дети.

— Твои? — спросил я, робея.

— Да, от нескольких браков, — сказала она. — Эти четыре от первого. А эти восемь от второго. От третьего и четвертого только шесть… И здесь же с тоской добавила: — Как я давно не имела малютки!

Признаюсь, я струхнул. С отчаянием огляделся я по сторонам, ища дорогу к отступлению. Но увы, меня окружали плотным кольцом радостные краснощекие лица. Так, должно быть, лебедь, настигнутый борзыми собаками, напрасно пытается взлететь на дерево и тщетно машет разбитым крылом…

И все-таки я бежал. Уже из церкви. Из-под венца. Собственно, даже бежал я с венцом на голове в тот момент, когда его мне надели. Помню, как шарахнулась расступившаяся толпа и как на одной из людных улиц городовой отдал мне честь, приняв, должно быть, за императора. В темном парке я снял венец и бросил в кусты. О, как я был счастлив! «Свободен, — подумал я. — Свободен!»

Три недели скрывался я после этого на одинокой и скучной квартире в глухой части города. И лишь через месяц рискнул выйти на первую прогулку. Ярко светило солнце, распевали птицы, и на душе было легко и спокойно. Одесса сверкала всеми цветами радуги, как мыльный пузырь, собирающийся лопнуть… Ах, почему она не лопнула в тот раз.

Я сел на камне у моря и погрузился в раздумье. Внезапный крик и всплеск воды нарушили мою задумчивость. Я только успел заметить, как от скалы отделилась чья-то фигура и исчезла в морских волнах.

— На помощь! — закричал я. — На помощь!

И, не медля ни секунды, бросился в море.

«Сейчас я ее спасу», — думал я, энергично рассекая руками волны.

Я не сомневался, что это женщина. Воображение рисовало печальную девушку — одно из тех хрупких существ, которые чуть ли не каждый день уходят из нашей жизни. И я не ошибся. Над волнами мелькнуло овальное личико с нежным подбородком. Распущенные по плечам волосы блестели на солнце матовым блеском. Секунда — и я уже схватил ее за волосы.

— Ой! — закричала она. — Что вы делаете?

— Крепитесь, — сказал я. — Ваше спасение обеспечено.

Но она вдруг стала яростно отбиваться и даже расцарапала мне лицо.

— Негодяй! — кричала она. — Животное!

Тогда, припомнив несколько методов спасения утопающих, я оглушил ее ударом кулака по темени. Она потеряла сознание. Я поплыл к берегу, таща ее на буксире за волосы. Наконец показалась отмель. Я вытащил из воды послушное теперь тело и… Нет, невозможно передать словами мое удивление. Скажу кратко — она была в купальном костюме! В полосатом купальном костюме, весьма кокетливо облегавшем стройный ее стан.

— Вы… — заикнулся я. И мучительно покраснел.

Она уже глядела на меня широко открытыми глазами, в которых был и испуг, и яростное презрение.

— Боже, какой вы дурак, — сказала она.

Тогда я упал на колени. Как юрист, я знал, чем это могло кончиться.

Тюрьма… Кандалы… Оскорбление невинности карается строго. Кроме того, побои… Надо было найти выход. И я его нашел.

— Милая, — сказал я. — Будьте моей женой.

Она улыбнулась. Ряд жемчужных зубов блеснул на солнце.

— Вы это серьезно? — спросила она.

— Разве это похоже на шутку? — ответил я грустным вопросом.

И через час я уже знал всю ее несложную биографию. Она была швея и жила на восемь рублей в месяц. Кроме того, она содержала на свои средства старуху мать и двух младших сестер. Брату она также посылала небольшую пенсию. Я проводил ее на окраину города и, условившись о дне свадьбы, возвратился домой. Взволнованный, я сел за письмо.

«Дорогой отец, — писал я, — продавай дом, так как я собираюсь жениться. Немедленно вышли мне деньги. Не беспокойся, приданое будет шить сама невеста — она швея. Лишь бы только было из чего шить. Кроме того, я продам свой скелет медицинскому факультету… За это платят хорошие деньги. Может быть, и ты согласишься уступить им свои кости? Ведь это только после смерти потребуют кости — а деньги платят сейчас. Попроси и маму о том же. Если вообще вся наша семья продаст скелеты, — я смогу устроить приличную свадьбу. О дальнейшем не беспокойся — я собираюсь бросить университет и буду помогать моей жене. Она будет шить, а я буду гладить. Видишь, как все хорошо устроится?»

Окончив писать, я запечатал письмо и вышел на улицу. Был вечер. Одесса сияла огнями. Я разыскал на улице почтовый ящик и вынул из кармана письмо. И в этот момент вынырнувший из-за угла газетчик звонко воскликнул:

— Война! Экстренная телеграмма. Германия объявила войну.

Тогда я положил письмо в карман и возвратился домой… А утром в воинском присутствии бравый полковник одобрительно потрепал меня по плечу.

— Добровольцем? Прекрасно, молодой человек. Послужите отечеству.

— Только поскорее отправьте, — говорил я, смущенный. — Нельзя ли сегодня?

Полковник усмехнулся:

— Экая прыть!

И назначил отправку на следующий день.

Через неделю я был уже в окопах, а через восемь дней в лазарете. Меня поранила лошадь. И когда я открыл глаза в светлой и чистой палате, первое, что увидел — смуглая девушка в белом переднике склоняется надо мною.

— Кто ты? — спросил я слабым голосом.

— Лежите спокойно, — сказала она.

Но я приподнялся с подушек.

— Милая, — прошептал я. — Будьте моей женой!

Я глядел на нее умоляющими глазами.

— Женой? — спросила она и удивленно подняла брови.

Потом достала из шкапика круглую коробку.

— Вот, — сказала она. — Это слабительное. Примите и вам станет легче.

Я проглотил вместе со слезами твердый и жесткий шарик… О, как печальна бывает любовь!..

Теперь мне остается сказать несколько слов о жене. Женился я здесь, за границей. Я очень счастлив. Это жена научила меня рукоделию, и я недурно вяжу чулки. Кроме того, мы любим друг друга. Бывают, конечно, мелкие ссоры, но ведь это сущий пустяк. Жена бьет не больно и то лишь левой рукой — правая у нее отсохла. И у нас есть милая девочка, совершенно рыжая, хотя мы оба брюнеты. Прямо-таки чудо природы! Впрочем, чего не бывает. Вот мой друг, Петр Иваныч, тоже совершенно рыжий — а отец у него был шатен… Бывало, сяду на пол, позову ребенка: