Помню, провожал я из гимназии Зою Перепелицыну — барышню хрупкую и изящную, в беленькой гимназической пелеринке.

— Зоя! — сказал я, схватив ее за руку. — Будьте моей женой!

А на следующий день отец, придя со службы, вызвал меня в свой кабинет.

— Разоблачайся, — сказал он деловым голосом. И снял со стены плетку.

Потом он стиснул мою голову между колен и отсчитал двадцать ударов. В душе моей был ад и смятение, но я не уронил ни одной слезинки.

«Грубый и бессердечный человек, — думал я, заглушая рыдания. — Сам женат, а другим не позволяет».

После этого случая сестры меня долго дразнили женихом.

— Жених пришел! — кричали они.

И старшая сестра Лиза патетически восклицала:

— Гряди, жених! Гряди, жених! — и заливалась смехом.

А я сжимал кулаки и думал:

«Брошу гимназию и женюсь. Назло им женюсь. И возьму в жены семидесятилетнюю старуху. Пускай отец упадет на колени и будет просить:

— Не женись, сын мой! Не губи свою молодость!

Я горько усмехнусь и скажу:

— Разрешите представить вам мою невесту, родившуюся в тысяча восемьсот пятьдесят шестом году.

И тогда сестры со слезами бросятся мне на шею.

— Брат, опомнись! — воскликнут они. — Что ты делаешь, брат?

— Прощайте, — грустно отвечу я. — Теперь я принадлежу только этому подобию женщины. Только ей посвящу я все свои силы… Утром буду варить ей манную кашу, а вечером завивать ее парик».

Однако мечты остались мечтами. Гимназии я, конечно, не бросил и, влача за собой постоянный груз осенних переэкзаменовок, медленно подвигался к концу. Вот тут-то и надлежало мне вторично стать женихом. Но как и в первый раз, к сожалению, неудачно.

Однажды, придя домой из гимназии, я удивился, встретив в прихожей вместо обычно ворчливой Марфы розовощекое и юное существо с весьма пикантным и вздернутым носиком.

— Наша новая горничная Люба, — сообщила мне мать официальным тоном.

Но я уже горел и пылал подобно зажженному факелу.

— Люба, — шептал я у себя в комнате. — Какое прекрасное имя Люба. Люба — значит любовь…

И любовь уже росла во мне с молниеносной скоростью, как деревце факира, выращенное им из собственного живота. За обедом я мало ел и вместо бифштекса подцепил вилкой салфетку. А за десертом долго жевал дынную корку и не спускал глаз с объекта моей любви. Она то входила, то выходила, мелодично позванивая посудой.

«Звон кастаньет, — грезил я. — Севилья…»

И рисовал себе картину знойной Испании, где дерутся рыцари и быки. И когда после ужина, столкнувшись с ней в темной прихожей, я робко коснулся ее плеча, — она вдруг повисла у меня на шее, и горячий поцелуй обжег мои губы.

— Любишь? — спросил я прерывистым шепотом.

— Страсть как я к вам неравнодушна, — ответила она. — Вы очень интересный мужчина.

Голова моя закружилась, сладко заныло сердце, и, помню, я не спал всю ночь, мечтая о счастье. А утром, войдя в кабинет отца, я твердо и лаконично сказал:

— Отец, считаю своим долгом тебе сообщить… На днях я буду жениться.

— Так, хорошо, — сказал отец и щелкнул на счетах. — Морозовские в тираж…

— Женюсь, — повторил я слегка задрожавшим голосом.

Отец приподнял голову.

— Что тебе? — спросил он нетерпеливо.

И, собрав все силы, я залпом проговорил:

— Хочу связаться брачными узами.

В глазах у отца зажглись знакомые мне искорки. Он протянул руку. И когда на звонок явился старый служитель, отец кратко сказал:

— Связать его и выпороть на конюшне.

Так печально закончилась моя вторая попытка. Мне оставалось только безропотно подчиниться. Но в душе тлела неугасимая надежда: вот только окончу гимназию, а там полный простор… И, Боже мой, какой это был радостный день! Фуражка с синим околышком казалась мне верхом совершенства. Закурив сигару толщиной с печную трубу, я в первый раз отдался приятному сознанию полной, безграничной свободы.

«Захочу, женюсь, — думал я. — Захочу, повешусь… Никто не смеет мне запретить».

Опьяненный сладкими грезами, бродил я. И вот я встретил ее… Она была монашкой из окрестного монастыря — строгая, молчаливая девушка в черном клобуке и в бязевой рясе. Я увидал ее на паперти собора и здесь же решил — без нее жизнь моя будет разбита. Но согласится ли она покинуть свой монастырь? А что, если не согласится? Что, если не отпустит ее мать игуменья?.. О, я упаду на колени и буду умолять святую женщину.

«Поймите! — воскликну я. — К этой девушке я питаю самые возвышенные чувства». — И тогда мать игуменья…

Впрочем, уже на следующий день извозчик подвез меня к стенам обители. Не буду описывать, как меня встретили. Расскажу только, как меня провожали.

— Таких надо в три шеи отседова, — кричала вдогонку мать игуменья. — Я и папеньке вашему пожалуюсь. Ишь какой змей-искуситель!

Все было кончено. Грустный и угнетенный, возвратился я домой и, пройдя к себе в комнату, заперся изнутри на задвижку.

«Чем бы застрелиться?» — думал я, оглядываясь по сторонам.

Полчаса ломал я голову над этим роковым вопросом. Но оружия не находилось. Оружия не нашлось и в последующие за этим дни. И вообще, я постепенно успокоился. Между тем настал долгожданный день моего отъезда в университетский город. Отец призвал меня в свой кабинет и необычно мягко заговорил.

— Пришло время, — сказал он, — поговорить с тобой откровенно. Ты теперь взрослый человек и даже можешь сделаться отцом. Но умоляю тебя — не бери примера с предка твоего Андрея. Андрей был бравый воин, конечно, но, увы, сделал непростительную ошибку — женился на цирковой актрисе. И дед твой, морской капитан, был женат на негритянке. От нее ты унаследовал приплюснутый нос и толстые губы. Дядя твой, Иван, женившийся на своей экономке, разведясь, женился вторично. Его вторая жена, певица из кафешантана, разорила его в пух и прах, так что третья жена твоего дяди всю жизнь упрекала его в бедности. Тогда несчастный старик развелся с ней и опять женился в четвертый раз. Но, увы, — счастье не сопутствовало ему в новом браке. Ревнивая женщина измучила его напрасными подозрениями и наконец выплеснула ему в лицо склянку серной кислоты. Обезумев от боли и обиды, дядя твой выскочил на улицу и, пробежав через весь город, бросился со скалы в море. Но и там, в морской глубине, на расстоянии трех миль от поверхности, среди подводных растений…

— Отец! — вскричал я со слезами в голосе. — Довольно! Обещаю тебе поступать всегда благоразумно.

После этого я перешел в будуар матери.

— Милый мой мальчик, — сказала мне мать со вздохом. — Ты уезжаешь в огромный город, где множество всяких соблазнов. Но заклинаю тебя — берегись женщин. Я сама женщина и знаю этих подлых тварей, которые только и глядят, как бы соблазнить мужчину. Ты теперь взрослый, и потому я с тобой так откровенна. Знай, что и твой отец, подобно другим мужчинам, поддался однажды слабости и… и в результате его измены родился ты.

— Как? — вскричал я с рыданьем. — Что это значит?..

— Успокойся, — прервала меня мать и нежно погладила мою голову. — Конечно, я твоя настоящая мать. Но ты понимаешь? Я должна была отомстить. И вот один офицер… Его уже нет в живых… Одним словом, я поступила так из чувства мести.

Совсем расстроенный вышел я из будуара и направился в свою комнату. Но по дороге меня остановили сестры.

— Иди к нам, — закричали они и насильно втолкнули меня в раскрытую дверь.

— Скажи, скажи, — тормошила меня Лиза. — Кто лучше — брюнетки или блондинки?

— А правда, что аист носит детей? — допытывалась младшая, Леля.

— Нет, отвечай, — приставала Лиза. — Кто интереснее — дамы или девицы?

— Пустите, — взмолился я отчаянным голосом и, оттолкнув их, выбежал вон…

А вечером пыхтел у пристани пароход, и я, подобно Колумбу, трепеща, поднялся на палубу. В последний раз крикнул я «прощайте» стоявшим внизу родным, — и вот уже все погасло в темноте осеннего вечера: огни пристани, вывеска пароходного общества… Мимо неслись берега с темными деревьями. Дул холодный ветер. Я спустился в кают-компанию. Еще стояли в моих глазах слезы, еще звучал в ушах ласковый голос матери… И вдруг чья-то рука коснулась меня легким прикосновением. Я поднял голову. Синие, как небо, глаза улыбнулись мне навстречу, и божественная женская головка приветливо закивала.