— Так ведь это же учение, — говорю. — Просто себе обучаются в окопах.

Тут вдруг упала старушка на землю и за живот ухватилась.

— Ох! — кричит. — Смерть моя пришла!

А вокруг, слышу, пульки свистят: тек, тек!

«Эге, — думаю, — похоже на боевую обстановку».

Когда вдруг стало тихо и совершенно прекратились выстрелы, вздохнул я легко.

«Слава Богу, — думаю, — утихомирилось».

Завязал кучер платочком пораненное ухо и говорит:

— Теперь в три раза надо быстрее ехать. Сейчас из пушек начнут жарить.

На самом деле — ударило что-то сбоку и разорвалось. Упал я на дно повозки. «Конец, — думаю, — жизненной деятельности, убьют обязательно». Только слышу, смеется кучер.

— Чепуха, — говорит, — это, а не стрельба. Из трехдюймовочки бьют. Кабы из тяжелого оружия, куда грозней. От той действительно нет спасения.

— Да как же, — спрашиваю, — это возможно? И кто все-таки воюет?

— А все против всех, — говорит. — У кого, например, есть ружье, тот и воюет.

Подивился я такой войне, однако не стал спорить. Все у меня мысли насчет дома вертятся. «Надо бы, — думаю, — маменьке купить подарок. И что бы, — соображаю, — купить?» И порешил я, понятно, купить калоши. И так я это задумался насчет подарка, что и не заметил, как въехали мы в город. А как очнулся от мыслей, гляжу: дома вокруг и магазины. И повсюду народ стоит кучками. Разбежались у меня совершенно глаза от подобного зрелища. Шутка ли — несколько лет не видел.

А по улицам красные флаги развешаны и музыка играет. И куда ни глянешь — ораторы стоят. Кто произносит с балкончика, кто из окна, а кто ростом повыше, тот прямо из публики. И как чинили в то время телеграф, так рабочий один со столба говорил очень замечательно. Вылез он, понятно, на самый верх, ухватился за проволоку.

— Долой, — говорит, — всех!

И на землю свалился, бедняга.

Проехали мы таким манером три-четыре улицы. Слышу, к вечерне ударили колокола. Пробудилась у меня в душе религия, перекрестился я. И кучер то же самое.

— За сколько лет, — говорю, — услышал. И что, сегодня праздник какой?

— Нет, — говорит кучер. — Просто себе молятся. Которые левые, так те за левых, а кто поправее — за правых. Иной за старую власть молится, а другой за новую. Потому каждому дана свобода. То же самое панихид теперь много бывает — за упокойников молятся. И молебны за живых служат. А только, — говорит, — извольте сходить — приехали.

Соскочил я тотчас с саней:

— Это что же такое? Трактир?

— Заведение, — говорит кучер. — Бастилия называется.

Действительно, гляжу: вывеска повешена. И красными буквами на ней написано: «Каторжная отель». Поднялся я на крылечко с вещами.

— Эй! — кричу. — Хозяин!

Выбежал лакей в поддевочке:

— Чего изволите?

Дал я ему барахлишко свое.

— Неси, — говорю, — в номер.

Только как закричит он вдруг на меня возмутительным голосом:

— Зачем тыкаете? Я с вами свиней не пас. Не те времена, чтоб так выражаться. А еще интеллигентный преступник.

Тут и хозяин, понятно, вышел. Сильный такой мужчина, и борода лопатой.

— Неси, — говорит, — не разговаривай.

И даже очень вежливо со мной обошелся.

— Вы, — говорит, — на него не смотрите. Много их теперь развелось. Ты ему слово — а он в ответ целую телеграмму. Пожалуйте, я вас провожу.

Вошли мы с хозяином в темный коридорчик. Потянул я легонько носом.

— Что это, — спрашиваю, — у вас вроде как бы мышами пахнет?

— Господь вам навстречу! — восклицает хозяин. — Где же вы видели непахучих мышей? Каждая мышь по-своему пахнет, уж будьте уверены. Зато номерочки у нас очень даже удобные.

— Любой, — говорит, — к вашим услугам. Ежели клопов не боитесь — снимайте за три рубля. А ежели без клопов желаете — цена, конечно, двойная. Потому отдохнуть человек может в подобном номере.

Подумал я минутку.

— Нет, — говорю. — Дайте лучше за три рубля. Может, как-нибудь обойдусь.

И как вошли мы вовнутрь, огляделся я по сторонам. Вижу, комната ничего себе и даже с обоями. И от усталости тела присел на кровать.

— Вы уж меня, — говорю, — разбудите пораньше. Так, к примеру, часиков в семь.

— Зачем? — поразился хозяин.

— Как зачем? На поезд надо поспеть.

Покачал он головой отрицательно.

— Не надо, — говорит, — вас будить. Сами проснетесь. В два часа ночи проснетесь.

— К чему же, — спрашиваю, — так рано? Мне только бы в семь, на утренний поезд.

— А уж так, — говорит. — В два часа ночи пробудитесь обязательно.

Не стал я с ним, понятно, спориться. Позднее время было, и ко сну меня очень тянуло. И ведь все-то он врал, как потом оказалось. Очень уж такой был бесчестный субъект. Потому ни минутки не спал я в ту ночь, а не то что до двух часов. Только было разделся, как моментально с постели выскочил. Словно бы перцем мне спину посыпали. Зажег я свечку. И уж такое увидел — вовек не забыть.

По всей простыне клопы эти проклятые ползают. А которые без занятий, так те просто себе на стенке сидят. Вроде как отдыхают. И мыши пищат в окрестностях. Должно быть, в постели у них было гнездо. «Нет, — думаю, — не заснуть мне сегодня…»

Взял я стульчик, поставил у стенки и сел на него. И появились тут у меня всякие мысли. По большей части из философии. Главным образом насчет клопов. «Какая, — думаю, — ничтожная финтифлюшка, а как вонзит свои челюсти в организм — не может человек по этой причине уснуть». И опять-таки про дом вспомнил, про маменьку. И так это крепко задумался, что незаметно уснул. Только под утро, слышу, стучат в номер. Приоткрыл я дверь и остановился как вкопанный в землю. Стоит на пороге барышня и усмехается. Кинулся я в уголок.

— Простите, — говорю, — барышня, за мой утренний туалет. Сейчас в момент надену невыразимые штаны.

А она замахала ручкой:

— Не беспокойтесь. Я это насчет чая пришла спросить. Будете кушать?

— А отчего ж, — отвечаю, — не побаловаться китайской травкой.

И как находился я уже в то время в штанах, то и за подбородочек ее взял.

— Красотка, — говорю, — вы очень замечательная.

И так на душе у меня стало приятно… Совершенно приободрился. К тому же в оконце взглянул: зимняя картина повсюду. И птицы поют на деревьях. Главным образом, разумеется, вороны. «Хорошо, — думаю, — жить на свете!..»

После чая потребовал я у хозяина счетец:

— Разрешите, папаша, с вами посчитаться.

— Господь вам навстречу! — сказал хозяин. — Всего-навсего следует получить двенадцать рублей.

— То есть, — спрашиваю, — каким это образом такая сумма цифр?

— А вот, извольте взглянуть. За номерок три рубля да за чай рубль с полтиной. И как пальтишко ваше висело на вешалке, то за повешенный предмет то же самое — полтинник. Так и в театрах берут, я не запрашиваю.

— Ну, пускай, — говорю. — А откуда же лишних семь рублей набежало?

— Откуда? — И хихикнул при этом. — Вы,— говорит, — меня не смущайте.

Даже к стенке лицом повернулся и руками прикрыл глаза.

«Что за комедия, — думаю, — ничего не понять».

А он себе потихоньку:

— Хи-хи.

И тоненьким таким голосом, хоть и агромадный мужчина.

— Нет уж, — говорю, — будьте добры объяснить, за что семь рублей причитается.

Кашлянул он значительно:

— Это за барышню. — И опять: — Хи-хи.

Вскипятился я, понятно, в момент:

— За какую-такую барышню? Я никакой барышни не знаю.

Повернулся он ко мне своей образиной:

— А чай вам кто приносил? За эту самую и заплатите.

И еще подмигнул при этом глазами. Возмутился я совершенно.

— За что, — говорю, — платить, когда я ее вовсе не знаю? И полминуты не были вместе.

— Уж это все равно, — говорит. — Мы ее специально для гостей держим. А что вы ей не принадлежали, так это ваша вина.

Плюнул я, понятно, и заплатил. «Экий, — думаю, — живодер, чтоб ему было пусто». И разумеется, наскоро собрал свои вещички. «Нет, — думаю, — надо отсюда скорей уходить». И как вышел я на улицу, поспешил моментально к вокзалу. «Только бы не опоздать, — думаю. — А уж там прощай, Сибирь, на вечные времена жизни. И во сне не захочу ее лицезреть».