— Я… — растерялся Кравцов.

— Что? — уже совсем недружелюбно спросил господин Грушко и повернулся к Кравцову похожим на корень лицом.

— Я пришел, — окончательно смутился Кравцов. — Вы хотели…

— Я хотел? — Господин Грушко деланно и раздраженно рассмеялся. — Я не хотел. Я согласился.

— Вы согласились, — для чего-то повторил Кравцов.

— Я согласился, — медленно отчеканил господин Грушко. — Но я не хотел.

Теперь он сверлил Кравцова холодными, маленькими глазками, словно испытывая его терпение.

— Я не хотел, так как не занимаюсь благотворительностью, — сказал господин Грушко, закладывая ногу на ногу и откидываясь на кресле. — Она хотела. Жена. А я не хотел.

Лицо Кравцова покрылось мертвенной бледностью. Он почувствовал порывистые и размашистые толчки сердца, как будто только что поднялся на крутую гору и сейчас должен свалиться куда-то вниз, глубоко в пропасть.

— Она хотела, а я не хотел, — тянул господин Грушко, не спуская глаз с Кравцова. — Я не могу разбрасывать деньги.

— Но ведь я… я не даром, — теряясь совсем, воскликнул Кравцов. — Я как учитель…

— Я не могу разбрасывать деньги, — повторил господин Грушко, медленно оправляя манжеты. — У меня не АРА. Не питательный пункт. Почему я должен кормить чужих людей?

Кравцов опустил глаза. Лицо его уже горело. Полированные ножки письменного стола злорадно ввинчивались в пол блестящей черной спиралью.

— Вот, собственно, все, что я нахожу нужным сказать, — внезапно заключил господин Грушко, указывая жестом на дверь. — Можете идти.

И он погрузился в рассматривание каких-то счетов и бланков, беспорядочно разложенных на столе. Кравцов вышел в совершенно подавленном настроении. Но в гостиной его встретила Наталия Ивановна одобряющей улыбкой:

— Все великолепно. Не волнуйтесь. Если бы вы ему не понравились, он бы вас выгнал сразу. Уж я его знаю, поверьте. Но это золотой человек. Это добрейшее сердце!

В классной комнате, куда они затем вошли, сидела девочка-подросток, странно напоминавшая Кравцову господина Грушко, — то же узкое лицо с глазами-щелками и упрямый, широко раздвинутый рот, топорщивший бескровные губы. Ей было на вид лет двенадцать.

— Ольга, встань! — сказала госпожа Грушко. — Это твой учитель. Поздоровайся!

— Я не могу встать, у меня болит нога, — капризно ответила девочка и недружелюбно взглянула на Кравцова.

— Ольга! — чуть повышая голос, повторила Наталия Ивановна.

Девочка медленно поднялась с места и нехотя протянула руку. Кравцов растерянно улыбнулся. Холодные детские пальцы, перепачканные чернилами, коснулись его ладони.

— Опять уроки, — невнятно пробормотала девочка. — Только уроки… Целый день уроки.

Но глаза ее уже любопытно шныряли по всей фигуре Кравцова, и он чувствовал, что ни одна деталь его костюма, ни одна мелочь не ускользнула от этого пытливого детского взгляда.

— Вы ей только не позволяйте капризничать, — сказала Наталия Ивановна. — Если не будет слушаться, пожалуйтесь мне. А уж я ее накажу.

С этими словами она бесшумно выплыла из комнаты. Кравцов сидел молча, не зная с чего начать и чувствуя стеснение от упорного взгляда своей ученицы.

— У вас не хватает одной пуговицы, — заметила вдруг девочка, лукаво улыбаясь. — А почему вы не носите бороды?

— Мне не идет борода, — откровенно признался Кравцов, но сейчас же спохватился, что этого не нужно было говорить, и покраснел.

— А папе идет борода, — с гордостью похвасталась девочка. — Папа очень красивый.

— Гм… да, — нехотя согласился Кравцов.

Он положительно не знал, как приступить к уроку. К тому же все, что он прочитал накануне, улетучилось внезапно из памяти и в голове остался какой-то хаос имен, сражений и городов.

«Все же нужно начать», — подумал он, слегка придвигаясь к столу и пытаясь придать лицу наиболее строгое выражение.

— Ваш стул ужасно скрипит, — воскликнула девочка. — Хотите, я принесу другой?

И, не дожидаясь ответа, она стремглав убежала из комнаты. Вернулась она минут через пять, волоча стул, должно быть, из самой дальней комнаты.

— Ну-с, хорошо, — сказал Кравцов, беря со стола карандаш (хотя он сам не знал, для чего ему мог понадобиться карандаш). — Начнем с истории… С русской истории…

— Этот карандаш плохо пишет, — перебила его девочка. — Я вам сейчас принесу другой.

И прежде чем Кравцов успел что-либо ответить, она исчезла за дверью.

«Однако так мы нескоро начнем, — сообразил наконец Кравцов. — Должно быть, она умышленно растягивает время».

— Вот карандаш, — сказала наконец девочка, появляясь после долгого отсутствия. — Может быть, вы хотите синий? Я могу принести синий.

— Теперь вы будете сидеть и слушать, — сказал Кравцов возможно суше. — Итак, начнем с истории. С русской истории.

Напрягая память, он пытался вообразить себе какой-либо значительный исторический эпизод или событие, но видел только зеленые ветки акаций и бездонную глубину неба, пронзительно, по-весеннему распростершуюся над городом. Совсем иные события возникали в его памяти. Заглушая шум древней сечи, грохотали трехдюймовки батьки Махно. Вольная вольница бешеным топотом взрывала херсонские степи. И не древние панцири и шлемы, а буденновские островерхие шапки неслись на него из зарева горящих сел в грохоте пулеметов… Сухонький старичок Суворов идиллически играл в бабки. У Дмитрия Донского была зеленая борода. И так же, как в древности, летели лебеди над полем сражения у Перекопа. Тысяча девятьсот двадцатый год…

«Все же нужно о древней Руси», — подумал Кравцов.

— Древняя Русь состояла из ряда княжеств, — начал он неуверенным голосом, с трудом отгоняя воспоминания. — В те времена, о которых я буду сейчас говорить, наше государство было совсем неустроенным и европейские народы называли нас варварами.

— А что такое варвары? — спросила девочка.

— Это от латинского слова и значит собственно дикий, — ответил Кравцов.

— А что такое дикий? — с лукавым любопытством спросила она.

— Дикий? Это необразованный и грубый человек, такой человек, который не умеет писать и читать, — кое-как объяснил Кравцов.

Девочка рассмеялась и радостно захлопала в ладоши:

— Наша кухарка дикая. Она не умеет писать.

Такой неожиданный вывод совсем ошеломил Кравцова. Девочка вдруг задумалась, подперев щеку ладонью.

— А папа оч-чень недикий, — решила она внезапно. — Он пишет постоянно. Но зато мама… — и она плутовато усмехнулась, — мама наполовину дикая, а наполовину недикая. Мама пишет только один раз в месяц дяде Коле…

— Я вижу, вам хочется, чтоб я позвал маму, — сказал Кравцов.

— О, нет! Не надо. Я буду молчать.

Она оперлась об угол стола локтями и теперь рассматривала своего учителя, зажав в ладонях свою хитрую мордочку с шаловливо вспыхивающими глазами. Снаружи потемнело от набежавшего на солнце облака.

«Который может быть час?» — соображал Кравцов. Ему до тошноты хотелось есть, и на воображаемой геометрической плоскости, возникшей в углу комнаты, длинными рядами стояли коробки воображаемых консервов.

— У древних русских князей был обычай, — говорил он, продолжая глядеть в угол. — Этот обычай заключался в том, что после удачной битвы устраивался общий пир для князя и его дружины.

— Что такое пир? — спросила девочка, глядя ему в рот. — Это когда едят? — («Она заметила мой золотой зуб», — догадался Кравцов инстинктивно.)

— Да, когда едят. Когда едят и пьют.

— А что они ели?

— Они ели прекрасно! — невольно вырвалось у него. — Было много вкусных вещей. Жареная баранина, например, и дикие гуси. Ну и пироги с рыбой… Вообще, очень сытно и хорошо.

— Я никогда не ела диких гусей, — смущенно призналась девочка. — А вы ели?

— Я тоже не ел, но, думаю, что очень вкусно. Дикие гуси прилетают к нам из Египта, — мечтательно добавил Кравцов.

— Ах, знаю, знаю! — обрадовалась девочка. — Это там, где Закон Божий… где Ветхий завет, не правда ли? И там еще живут верблюды.