Наутро меня подняли с кровати с первыми лучами солнца и сообщили, что генерал Кларк принял вызов заместителя маршала Конева генерала Желтова[62], предложившего посоревноваться в плавании. Заплыв должен бы состояться в бассейне баденских бань.

Полумертвым я пополз за Кларком вниз в бассейн, который, по уверению советских сопровождающих, был стометровым. Оба генерала немедленно оказались в плавках и принялись плавать от одной стенки бассейна до другой с резвостью жеребцов-двухлеток на скачках в Саратоге. И тут Кларк заметил, что я скромно притаился в стороне.

— Тейер, давай! Бога ради, быстро влезай в свои плавки. (Опять на мне не та форма.)

— Но, генерал, я не плаваю — во всяком случае сегодня утром.

— К черту! Не пререкайся. Разве ты не слышал, что я сказал?

Плаваю я не лучше — а, наверное, даже чуть хуже, чем прыгаю с парашютом, играю в футбол и катаюсь на лыжах. Но они уверили, что плыву я брассом вполне прилично, вот только скорость подкачала. Тем не менее генерал Кларк есть генерал Кларк, и этим все сказано.

Через несколько секунд мы втроем выстроились на кромке бассейна. Кларк по одну сторону от меня, Желтов — по другую, а я — между ними. Они договорились соревноваться на дистанции в длину бассейна и обратно.

Кто-то сказал по-русски:

— Раз, два, три!

Я перевел на английский, и мы все плюхнулись в воду более или менее одновременно.

Я думал, что, по крайней мере, во время заплыва генералы не смогут говорить. Но я не знал наших генералов. Едва они плюхнулись в воду, как принялись обсуждать соревнование, словно пара спортивных комментаторов — один по-русски, другой по-английски. Я довольно здорово отстал от обоих и едва мог их слышать, не то что говорить. В конце концов я услышал начальственный голос Кларка, вопрошавший, а что, к чертям, я собственно собираюсь делать? Не могу ли я сказать генералу Желтову, что генерал Кларк находит его кроль очень хорошим. Только я открыл рот, чтобы прокричать это Желтову, как гребок одного из генералов плеснул мне водой в лицо так, что я чуть не захлебнулся. Я попытался еще раз:

— Генерал Кларк говорит…

Тут Желтов разозлился:

— Я уже дважды сказал тебе, чтобы ты похвалил работу ног генерала Кларка!

Я с усилием закричал Кларку:

— Генерал говорит, что ногами…, - и тут чей-то гребок опять настиг меня.

— Что, черт побери, не так с моими ногами?

Я набрал воздуха:

— Генерал Желтов говорит.

— Да мне все равно, что генерал Желтов говорит. Что ты там ляпнул про мои ноги?

— Это генерал Желтов.

К этому времени они доплыли до противоположной стенки бассейна и повернулись в мою сторону. Ночные события уже стали сказываться, и генералы начали беречь свое дыхание для более существенных вещей, чем разговоры. Из последних сил я доплыл до конца бассейна, вылез и разлегся на цементном полу в совершенном изнеможении. Нахлебавшись воды, я чувствовал себя ужасно. Я так и не понял, кто из них выиграл. Но, честно говоря, меня это не заботило.

Самой большой трудностью в работе с генералом Кларком для меня было угадать форму одежды, избранную им для той или иной церемонии. Для меня это было повторением дней, проведенных в Академии, потому что я почти никогда не попадал в точку. И не важно, что я часто звонил его помощнику и спрашивал:

— Что генерал Кларк собирается надеть по этому случаю?

Когда время приходило, оказывалось, что Кларк передумал или что мои бриджи находились в чистке, или происходило что-то в этом же роде. Он лишь бросал на меня взгляд, внимательно проверяя, что я надел — от ботинок до фуражки, и устало качал головой:

— Тейер, когда наконец. — и т. д., и т. п.

Вскоре после соревнования в плавании маршал Конев нанес Кларку ответный визит. Как обычно, был подготовлен почетный караул, и, как обычно, я позвонил помощнику Кларка:

— Какое обмундирование выбрано для сегодняшней фиесты?

Ответ был — «полевая форма». Я всегда ненавидел полевую форму, потому что важнейшая ее часть — куртка «эйзенхауэровка» — на мне всегда задиралась вверх и весьма невоинственным образом собиралась валиком над поясом, оставляя изрядное пространство между ремнем и штанами. В тот день я принял все необходимые меры, чтобы тщательно отгладить форму и примерить ее на себе. И тем не менее еще до того, как я увидел генерала, я чувствовал, что куртка на мне ползет вверх.

Я должен был встретить Кларка на ступеньках его штаба за три минуты до прибытия Конева. Генерал Кларк пришел раньше, и каждый дюйм его тела выдавал в нем настоящего солдата, хотя на нем были китель и брюки. Моя полевая куртка сделала еще один скачок и собралась у меня на солнечном сплетении.

— Тейер, когда наконец. — и т. д., и т. п.

Эти три минуты тянулись бесконечно, пока наконец не показался Конев и генерал Кларк прекратил обсуждение моего обмундирования, и мы направились к почетному караулу: маршал и генерал впереди (я обычно называл их «мои минные тральщики»), грудь каждого из них искрилась от медалей и блестящих нашивок, я за ними, и мою грудь украшала сбившаяся «эйзенхауэровка». Мы промаршировали в центр. Почетный караул выполнил приветствие. Оркестр заиграл «Знамя, усыпанное звездами»[63]. Генерал и маршал отдали честь, и я тоже. После того как оркестр закончил, наступила пауза. Рука генерала Кларка начала опускаться от козырька фуражки. Со стороны я видел, что он скосил глаз на Конева, который продолжал отдавать честь. Рука Кларка быстро вернулась к козырьку. Пауза продолжалась, и теперь рука Конева начала опускаться. Он посмотрел на вытянувшегося Кларка, и его рука вернулась в исходное положение.

Ничего не происходило, и обе руки чуть подымались и опускались попеременно. Наконец генерал всей своей шестифутовой статью качнулся на каблуках в мою сторону.

— Тейер, черт возьми, — прорычал он уголком своего рта.

— Тейер, черт возьми. Скажи им, пусть играют, черт возьми. Музыку.

Пока он говорил, я наклонился вперед и прошептал: «Есть, сэр» в самой что ни на есть военной манере, на какую был способен. И затем, наклонившись назад в ту сторону, где группа штабных офицеров смотрела на представление, прошептал:

— Генерал Кларк сказал: «Музыку, черт возьми, музыку».

Я слышал, как эта команда, пройдя по всему строю, дошла до дирижера. Наконец оркестр зазвучал вновь. Как только звук донесся до Кларка, он решился и быстро опустил руку. Я собирался последовать ему, поскольку в Вест-Пойнте меня научили с религиозным рвением повторять действия тех, кто стоял в первой шеренге. Но на этот раз я сделал все наоборот, и моя рука взметнулась к козырьку. Кларк заметил мое движение уголком глаза. В замешательстве он опять повернулся на каблуках в мою сторону:

— Тейер, черт возьми, Тейер. Что, черт побери, они играют?

— Это гимн Советского Союза, сэр, — ответил я насколько мог безразличным тоном. На этот раз рука Кларка последовала к козырьку по примеру моей. Есть все-таки некоторые военные вещи, которые могут оказаться трудными даже для генералов.

Быть может, в этом виноваты казармы Бист. А возможно — угнетающая привычка военных драить ботинки, но, так или иначе, блеск армейской карьеры начал для меня тускнеть. По мере того как я с трудом одолевал четырехлетнюю учебу в Вест-Пойнте, становилось все очевиднее, что правительство Соединенных Штатов поступит правильно, если найдет для меня другое применение на государственной службе, возможно, в сфере иностранных дел.

Я отправился наводить справки в Государственный департамент. Дело было в 1932 году, и во всем царила Эра экономии. В Департаменте мне объяснили, что они нанимают на службу лишь тех, кто имеет особую квалификацию. Но в чем конкретно состояла такая квалификация, никто толком мне объяснить не смог. Однако Рузвельт только что выиграл выборы и заявил, что намерен признать Советский Союз. Я спросил, а если я выучу русский язык, то будет ли это считаться «особой квалификацией»? Сотрудники Департамента согласились, что такое возможно, тактично указав на гипотетический характер вопроса. Россию мы еще не признали, а Департамент никогда не отвечает на гипотетические вопросы. Тем не менее абсолютно разочаровывающим все это не выглядело.