Одной из наиболее общих черт всех служащих по ведомству иностранных дел является их способность верить, что пост, который они в данный момент занимают, — это центр Вселенной. И проблемы, которыми они занимаются, намного важнее, чем любые другие, где бы и что бы ни происходило. Но все это только до тех пор, пока они данный пост занимают. В Государственном департаменте такое состояние умов называют «локальностью» и к жертвам этой локальности относятся с сочувственным пониманием.

Когда я прибыл в Кабул, война полыхала в Европе, Африке и Азии. Эль-Аламейн, Сталинград, Касабланка и Тегеран постоянно мелькали в заголовках новостей, в то время как я находился в пути к месту службы. Но стоило мне провести в Афганистане месяц, и я уже пребывал в полной уверенности, что в конечном счете будущее зависит от того, что происходит за Хайберским проходом и на Амударье.

Временами проблемы Кабула не казались такими уж важными, но, как я думал, то была лишь иллюзия. Иногда даже Государственный департамент, казалось, не придавал жизненно важного значения внутренней политике Афганистана или не понимал решающей роли Кабульской миссии. Это становилось особенно очевидным, когда после шестимесячной переписки по телеграфу о пишущей машинке Департамент в качестве компромиссного решения посылал мне кулер для воды. Наверное, где-то в самом сердце Вашингтона прямо в отделе снабжения сидел какой-то поклонник Киплинга, вдохновленный Ганга-Дином^[218].

Когда местное культурное общество обратилось ко мне с просьбой предоставить так необходимое ему оборудование, чтобы начать театральное движение в Афганистане, я серьезно занялся подготовкой перечня всего, что им было нужно. Вначале я попытался побудить общество сделать такой перечень самостоятельно, но они резонно заметили, что мне это должно быть известно лучше, чем им. В Америке-то театры есть. А у них не было ни одного. Вот единственные предметы, в необходимости которых они были уверены:

Парики, в ассортименте

Шумовые приспособления, в ассортименте

(но особенно для грома и пушечных выстрелов)

Костюмы, в ассортименте

(для обычных пьес в одном действии)

Задники, в ассортименте

Они допускали, что предметы, упомянутые в этом последнем пункте, занимают много места, и, поскольку доставка стоит сейчас очень дорого, возможно, Вашингтону будет достаточно прислать какие-то указания по их изготовлению на месте. Я послал этот список в Вашингтон и особо подчеркнул, что в интересах оказания помощи неразвитым регионам просьбу стоит поместить в список приоритетов. Ответ на мой запрос так и не пришел.

Похожая история приключилась, когда местная радиостанция попросила часы с таким же перезвоном, как у Биг Бена, но только такие, которые будут отбивать часы в соответствии с солнечными часами, а не со средним солнечным временем, к которому мы привыкли. Для того, чтобы понять это, необходимо некоторое объяснение, и к своему запросу в Департамент я приложил короткую историческую справку.

В древности, до нынешнего режима короля Захир-Шаха, страной практически правили муллы — до такой степени, что они сообщали, который сейчас час. Одним из реликтовых остатков их правления является тот факт, что в Афганистане действует солнечное время, а не стандартное, и так было и в момент моего прибытия. (Вы можете не знать разницы между солнечным и стандартным временем, и на самом деле она не так уж и велика, если только вы не собираетесь послушать шестичасовые новости из Нью-Йорка на коротких волнах. В этом случае вы скорее всего обнаружите, что ваши часы отстают на десять или двадцать минут.)

Исстари в Кабуле время определяли по тому, когда в полдень в крепости выстрелит пушка. И это было прерогативой главного муллы — сказать, когда наступит полдень, поэтому во дворе главной мечети установили солнечные часы. Как только солнце поднимается, один из младших мулл садится возле диска и ждет. Когда тень пересекает полуденную отметку, младший мулла поднимается с колен, подбирает руками свои длинные белые одежды и спешит к телефону. У него уходит сравнительно немного времени, чтобы дозвониться до оператора, который благодаря большому опыту может соединить телефон в мечети с телефоном в крепости с минимальной задержкой.

Нередко, когда мулла звонит, дежурный офицер в караульной комнате уже находится у телефона. Если нет, то нужно лишь несколько минут, чтобы поднять его с кровати в штабе и вызвать к телефону. После этого мулла дает ему добро на подготовку полуденной пушки. У часовых в крепости имеется постоянная инструкция находиться недалеко или прямо возле пушки, когда солнце поднимется достаточно высоко; и когда гвардейский офицер появляется, они должны зарядить старую гаубицу порохом, но не стрелять. Затем, когда все готовы, гвардейский офицер дает сигнал, к пороховому заряду подносится фитиль, следует выстрел, и жители Кабула спешно устанавливают свои часы точно на полдень. Я так и не понял, как это у них происходит в облачную погоду.

Но когда нас попросили о большой поставке таблеток ацетилсалициловой кислоты, Департамент отреагировал мгновенно, указав, что мы запросили столько аспирина, что его хватит для того, чтобы все население Афганистана забыло о головной боли на двадцать пять лет.

В промежутках между обеспечением культурных, хронометрических, фармацевтических и других поставок в Афганистан бывали моменты, когда удавалось выскользнуть на несколько дней, чтобы пострелять, порыбачить и даже посокольничать в моей личной долине Калу или в горах вокруг Кабула, если, конечно, племена были спокойны. Была тем не менее там особая гора, всегда привлекавшая мое внимание. Она находилась почти в самом центре Гиндукуша, и если верить карте, ее наивысший пик подымался где-то на 23 тысячи футов[219]. Несколько раз я пытался добраться до нее, но каждый раз то племена беспокоились, то снег был глубоким, то у афганских властей предержащих возникали какие-то иные препятствия. Наконец я все-таки сумел убедить канцелярию премьер-министра, что с условиями все в порядке, и мне дали разрешение при обещании, что я возьму с собой взвод солдат и одного из людей в штатском в качестве моего собственного телохранителя. Солдаты всегда были большим неудобством, потому что они имели привычку воровать всех цыплят и уток в каждой деревне, где они останавливались, и в свою очередь требовали, чтобы я платил большие отступные разоренным жителям деревень, чтобы те согласились провести нас через простреливаемую отовсюду местность. Тем не менее премьер-министр был упрям, а поскольку это, вероятно, был мой последний шанс попытаться добраться до горы, которую я стал называть «Душмани ман» (что в моей версии кабульского персидского означало «Мой враг»), я согласился ехать с сопровождением. Итак, я выехал на военной разведывательной машине, за которой следовал целый грузовик с солдатами.

По пути мы провели один день на маленькой горе, где, как говорили, водились несколько неплохих козерогов, но после двенадцати часов изматывающего лазанья по скалам, единственное, что мы увидели, была стая маленьких горных козочек, которых не стоило и стрелять. Мы спустились вниз на шоссе, где оставили грузовик, солдат, телохранителя, и проехали еще десять или пятнадцать миль до ближайших подходов к «Душмани ман». Мы оставили машину у дороги вместе с большей частью солдат и двинулись к самой высокогорной деревне на склоне.

Было уже темно, когда мы наконец прошли через низкие глинобитные ворота. Старейшины деревни встретили нас. Они уже слышали о нашем прибытии и подготовили большую комнату наверху в одном из глинобитных домов. На верхнюю веранду вела шаткая лестница, откуда можно было войти в комнату, устланную парой ковров. В середине комнаты стояла жаровня для древесного угля, но в ней горел не уголь, а лишь несколько сырых веток, от которых шел густой смолистый дым, собиравшийся в облако под потолком.