Однажды я коротал вечер за чтением в своей полуподвальной квартире, которую снял в Берлине уже после Мюнхенского кризиса. Квартира была маленькая, сыроватая и темноватая, но в ней было то, что я считал преимуществом — почти настоящий подвал. До тех пор пока, уже после войны, я не увидел, в каком он оказался состоянии, я считал, что он способен служить хорошим убежищем во время воздушных налетов. Теперь же подвал выглядит, как свалка кирпича.

Читая, я услышал, как звенит дверной звонок и как служанка отправилась отпирать дверь. Спустя мгновение целое облако из маленьких плетеных коробок вплыло в комнату и рассыпалось посреди нее. Маленький, кругленький, желтовато-коричневый китаец выбрался из этой кучи.

— Моя, — сказал китаец, указывая на свой раздутый живот, — моя, Янг.

— Я мистер Тейер, — ответил я.

— Вы, хозяин, — исправил меня Янг.

За несколько месяцев до того я оказался на новогоднем приеме в Вене. Все венские приемы всегда были веселыми мероприятиями, но этот — особенно. Это был последний прием перед тем, как Гитлер занял Австрию, и каждому венцу было известно, что это произойдет. Мы начали с традиционной «Летучей мыши» в Опере. Пел Рихард Таубер[155]. Поскольку в нем текла еврейская кровь, спектакль стал для него последним, и публика это тоже знала. И пока он не перепел все свои старые любимые штраусовские арии, толпа не давала ему покинуть сцену.

Полночь близилась, когда мы наконец прибыли в дом генерального консула. Там был Уолтер Дюранти. Пришел Билл Ширер[156], и он выглядел уставшим, после того как закончил передавать в Америку по радио рождественские песни в исполнении детей Вены. Чип и Эвис Болен приехали из Москвы на каникулы. Здесь было очень много и других людей, как это принято в семье Уайли — русские, французы, поляки, австрийцы и, наконец, Фу, китаец-дворецкий семьи Уайли, очень элегантный в своем белом шелковом халате и с подносом, уставленным виски и содовой.

Наверное, было уже часов пять утра, когда Фу подошел ко мне примерно, в десятый раз:

— Виски с содовой, может быть?

Я поблагодарил его и сказал, что мне уже хватит.

— Но вот чего бы я действительно хотел, так это иметь слугу-китайца вроде вас, чтобы он заботился обо мне в Берлине.

— Хочете китайски парень? О'кей, Фу понял.

Когда следующим утром Фу разбудил меня, я уже совершенно забыл о том разговоре.

— Самолета запаздывает, мистер, — предупредил он и добавил, — я нашла китайски парень.

— Что за китайский парень, Фу?

— Ночью вы говорить, вы хочет китайски парень. Этим утром я послать телеграмм Харбин и сказать мой друг Янг, он приехать Берлин.

После того как я оделся, то сразу пошел посоветоваться с четой Уайли.

— И что теперь? Что мне, бедному вице-консулу, делать со слугой-китайцем?

Но Уайли стали говорить мне о том, как хороши китайские слуги и насколько удобно иметь постоянного слугу вместо того, чтобы дрессировать каждый раз нового на новом месте.

— И, кроме всего прочего, у тебя уже есть домочадцы — собака из тайной полиции. Один китаец не слишком сильно увеличит толпу.

В итоге я пустил все на самотек и стал ждать, что произойдет. Время от времени я получал маленькие записки из Вены, которые неизменно завершались фразой: «Всего наилучшего вам от К.К. Фу». Записки информировали меня о том, как продвигается путешествие Янга из Манчжурии.

Поэтому мое удивление не было таким уж большим, когда Янг объявился в моей комнате.

— Может я смотрю дом хозяина? — спросил меня Янг, как только высвободился из вороха коробок.

Я показал ему четырехкомнатную квартиру. По завершении экскурсии мы пришли на кухню, и он спросил меня:

— Сколько кули у хозяина?

— Кули? У меня нет никаких кули. Фу сказал, что вы будете делать все.

— Моя! — недоверчиво ответил он. — Фу говорит, моя делает все? Янг — повар, не кули.

В течение всего этого длинного разговора я пытался понять пиджин-инглиш, на котором говорил Янг, а он, по всей видимости, мало что понимал или совсем не понимал то, что говорил ему я. В конце концов я снял трубку и позвонил в Вену. Уайли были на проводе:

— Янг приехал, — сказал я Джону. — Но, похоже, у нас обнаружилось фундаментальное непонимание в отношении того, что он должен делать.

— Пусть Фу с ним поговорит, — уверенно заключил Джон. — Он все уладит.

Янг и Фу не виделись лет десять, и я понимал, что им многое нужно рассказать друг другу, но по тому, как шел разговор, я усомнился в том, что Янг осознает, как далеко мы находимся от Вены и сколько стоят международные звонки. Наконец, он закончил разговор и передал мне трубку. Уайли был на том конце провода:

— Фу сказал, что надо давать Янгу сигареты.

— Сигареты? Ты хочешь сказать, что это единственное, что его смущает?

— Кажется, — ответил Джон. — Янг попытался купить сигареты на Транссибирской дороге за золотые рубли и решил, что это слишком дорого. Он думает, что его зарплата не покроет счетов на курение.

Быстрый подсчет стоимости телефонного разговора в сравнении с текущей стоимостью табака подсказал мне, что надо соглашаться снабжать Янга любым количеством сигарет, какие он сможет выкурить. Кроме того, у меня никогда не было слуги, который бы не обращался свободно с моими сигаретами в свою пользу. Янг был доволен, Фу ожил, а Джонни и я остались более чем удовлетворены исходом переговоров.

И хотя мое знание пиджин-инглиш не было совершенным, я скоро начал ухватывать содержание того, что Янг мне говорил, и он, в свою очередь, начал кое-что понимать по-немецки, хотя не обошлось без нескольких весьма трудных случаев.

Через несколько недель после приезда Янга я был приглашен на свадьбу в Лондон. Мне показалось это удобным случаем, чтобы отправить Янга в Вену повидать своего старого друга Фу. Я дал ему большой кусок картона, на котором было написано, кто он и куда направляется, отвез его на вокзал и посадил в венский экспресс.

— Поезд прибывает в Вену в восемь, и затем тебе нужно будет увидеть мистера Уайли — американского генерального консула, — объяснил я. Янг уверил меня, что все понял и весело улыбался мне из вагона тронувшегося поезда.

Через несколько дней я вернулся в Берлин, и Янг уже ждал меня дома.

— Как Вена? — спросил я его.

— Вена много хорошо, — ответил он, — но много трудно найти.

Я спросил, какие у него были трудности.

— Пришли восемь часов. Поезд стоп. Янг вышел. Идти увидеть американский генеральный консул. Но не мистер Уайли, — ответил Янг.

— Что ты имеешь в виду? Конечно, генеральный консул в Вене — это мистер Уайли.

— Нет мистер Уайли, — настаивал Янг и начал рыться в карманах своего халата. Он достал визитную карточку. Она была адресована мне, и на ней было написано:

«Был рад помочь вашему парню преодолеть его лингвистические и географические трудности». Это была карточка генерального консула в Мюнхене. Только через какое-то время я узнал, что поезд останавливается в Мюнхене в восемь часов вечера, а в Вене — в восемь часов утра следующего дня. Это была моя ошибка.

До того как ко мне приехал Янг со своими корзинками, у меня служила местная немецкая кухарка, большую часть времени проводившая в стенаниях по поводу оснащения моей кухни. Для нее кастрюли были как дуршлаги, а дуршлаги как кастрюли. Ножи не резали. Ножу для мяса настал «капут». Кофейник был куском ржавого железа. Я купил все вышеперечисленное с пятидесятипроцентной скидкой и сказал ей, что мы будем пользоваться тем, что имеем, пока не приедет Янг. А там ему уже самому предстоит решить, что ему нужно. Я полагал, что Янг побудет у меня достаточное время и небольшие инвестиции в кухонное оборудование будут оправданными. Очевидно, Янг тоже собирался оставаться у меня какое-то время. Через несколько дней после приезда он однажды вечером разговорился и признался, что полюбил «Хозяина». Он сказал, что надеялся найти стабильную работу, потому что любит постоянство. В Харбине его проблема заключалась в том, что хозяева слишком часто менялись.