— Хороши ли, как всегда, лобстеры в Копенгагене? — спросил я.
— Я не лобстер, — зло ответила девушка.
— А я и не говорю, что вы лобстер. Я спрашиваю, хороши ли они в Копенгагене.
— Конечно, я хороша. К чему вы клоните? Я никогда не слышала более наглых замечаний.
— Я спросил, хороши ли лобстеры, черт их побери. В следующий раз, когда я буду у вас, отведу вас их попробовать.
— Попробовать меня?.. — И тут последовала отборная добрая ругань янки. Я уже хотел попытаться найти взаимопонимание еще раз, когда внезапно в разговор вмешался третий голос, свободно говоривший по-английски: «Ради Бога, говорите по-английски!»
Это был цензор.
В момент, когда Британия объявила войну, британский консул, его вице-консул и два секретаря были интернированы в лучшем отеле города. Мне было поручено заботиться о них и об их офисе.
Однажды вечером я отправился в британское консульство, чтобы взять некоторые бумаги, и покидая его, начал, как обычно, запечатывать дверь консульства восковой печатью. Было поздно и почти совсем темно. Я взял воск для печати, кусок ленточки, нашу американскую печать и приступил к работе. Потребовалось немало времени, чтобы понять, что обычный двурукий человек не приспособлен к тому, чтобы закрепить ленточку на вертикальной поверхности при помощи горячего воска. Я обжег себе пальцы. Я сжег ленточку. Весь пол я усыпал восковым порошком. Но ленточка не прикреплялась.
Внезапно я почувствовал на плече чью-то твердую руку. Громадный немецкий полицейский стоял в темноте прямо за мной.
— Немедленно спокойно следуйте за мной и не делайте никаких глупостей. Ничего бессмысленного.
— Но я американский вице-консул и у меня есть полное право находиться здесь. Я просто пытаюсь запечатать эту чертову дверь.
Полицейский твердо стоял на своем, и в конце концов я согласился пойти с ним:
— Но вначале вы должны мне помочь с этой дверью. Я не могу оставить ее незапечатанной. Вот здесь ровно подержите ленточку, пока я не нагрею воск.
Полицейский нагнулся и прижал ленточку большим пальцем. Я разогрел воск спичкой. Спичка сгорела, и я ничего не видел. Я приложил кусочек воска туда, где, по моему мнению, полагалось быть ленточке. Полицейский подпрыгнул, едва удержавшись от ругани.
— Это был мой палец, — сказал он удрученно.
— Простите, — извинился я и попытался снова.
В конце концов, мы закрыли дверь, соединили ленточку, воск и печать воедино, и все было сделано наилучшим образом, или «alles in butter», как говорят немцы.
— Что теперь? — спросил я полицейского, после того как поблагодарил его.
— Вам лучше всего пойти со мной в управление полиции и рассказать вашу историю в гестапо.
В полицейском управлении на Центральном вокзале капитан никак не мог найти телефон гестапо, что дало мне пару прекрасных возможностей для зубоскальства по поводу тайной полиции, которая настолько секретна, что ее никто даже не может отыскать. Но в конце концов мы с этим справились, и капитана послали куда подальше. Сотрудников консульства нельзя задерживать ни при каких обстоятельствах, сказали ему, и кроме всего прочего, американский консул уже всех чертей поднял на ноги, разыскивая своего пропавшего вице-консула.
Только я собрался уходить, как впервые с начала войны прозвучала сирена воздушной тревоги.
Капитан подчеркнуто вежливо предложил всем спуститься в подвал.
— Только не я, — упрямо сказал я.
Капитан озадаченно взглянул на меня:
— Но пожалуйста, герр вице-консул! Все должны спуститься в подвал. Кроме того, у нас очень симпатичный подвал с комнатой для посетителей и несколько бутылок превосходного мозельского вина. Вы же знаете закон! Все должны идти.
— И вы задержите меня снова, если я не пойду, я полагаю? И опять получите нахлобучку за то, что арестовали сотрудника американского консульства?
Капитан недоуменно пожал плечами, когда я отправился на улицу. Последние из пешеходов бежали под крыши. Сирена дико завывала. Самолет жужжал вверху где-то на уровне крыш. Я не собирался смотреть вверх, будучи уверенным, что это британский бомбардировщик и что в этот момент я могу быть разорван на кусочки. Я торопливо шел по пустынным улицам. Я старался не бежать на тот случай, если кто-нибудь признает во мне американского вице-консула и увидит, как он напуган. Притормозила проезжавшая мимо полицейская машина:
— Спуститесь в подвал, — крикнули они и умчались.
В конце концов, запыхавшийся и до полусмерти напуганный, я добрался до консульства. Генеральный консул ждал меня у дверей:
— Не переживай, — сказал он. — Только что позвонили из Центра противовоздушной обороны и сказали, что это была учебная тревога.
В отеле «Атлантик», где жил наш консул и был интернирован британский контингент, жизнь шла скучновато. Но каждый вечер мы собирались в номере нашего генерального консула и слушали передачи Би-би-си, дававшие обзор событий «странной войны». Гестаповцы, охранявшие наших британских друзей, поначалу стеснялись игнорировать приказ доктора Геббельса, запрещавший слушать Би-би-си, но очень скоро нам удалось убедить их, что они не могут оставлять своих британских пленников без присмотра, когда те слушают новости.
Однажды ранним утром спустя две или три недели с начала войны из Берлина последовал звонок с вопросом, кто из персонала британского консульства арестован и помещен в тюрьму. Я ответил, что еще вчера вечером все британцы были на месте и в тюрьму никого не забирали. Но Александр Кирк, а звонил именно он, настаивал на своем и в конце сказал:
— Хорошо, раз они пока не в тюрьме, значит, скоро будут. Немецкое Министерство иностранных дел только что сообщило мне, что они намерены двоих из них взять в заложники за то, что немецкого консула и его секретаря британцы арестовали в Глазго.
Я поспешил в отель и обнаружил всех четырех британцев за плотным английским завтраком. Мои новости слегка их взволновали, и они начали размышлять о том, кого из них немцы выберут. Кроме двух консулов, в состав контингента входили две секретарши, одна из них была плотная тридцатилетняя англичанка, а вторая — восемнадцатилетняя дочь местного английского предпринимателя, которая ни разу не ночевала вне дома, до того самого вечера, когда немцы ее интернировали. Через пару минут после моего прибытия явилась пара немецких полицейских детективов с ордером на отправку в гамбургскую тюрьму младшего из консулов и восемнадцатилетней девушки. Мы напутствовали их добрым словом, а я пообещал позвонить им в течение дня.
Я сумел добраться до тюрьмы во второй половине дня. Тюрьма совсем не выглядела по-домашнему уютной. Пока я сидел в комнате для посетителей, я слышал клацанье железных засовов и позвякивание подкованных сапог о стальные полы коридоров. Через несколько минут ко мне привели юную девушку. Как только она меня увидела, то тут же бросилась мне на шею и разразилась истерическим плачем. С трудом высвободившись, я старался успокоить ее, как только мог. Я передал ей несколько пижам и пакет со всем, чем ее обеспокоенная мать посчитала нужным снабдить свою дочь. Девушке я пообещал, что скоро приду опять навестить ее. Как только секретаршу повели обратно в камеру, я отправился к себе и стал звонить шефу гамбургской полиции:
— Вы могли взять в качестве заложницы любую из двух девушек, — сказал я ему. — Одна из них — крупная и сильная женщина, которой недолгое пребывание в тюрьме вреда не нанесет. А вот другая — это несчастный маленький ребенок, который, возможно, не справится с последствиями пребывания и одной ночи в тюрьме. И вы выбрали именно юную.
Шеф полиции чувствовал себя виноватым и сказал, что все понимает и постарается что-нибудь сделать. Я вернулся в тюремную комнату ожидания как раз в тот момент, когда в нее ввели английского консула, сопровождаемого двумя гестаповскими охранниками. Директор тюрьмы, отставной армейский полковник, предупредил, что мы можем говорить только по-немецки.
Я сказал директору, что сделал заказ на то, чтобы еду для обоих британских граждан привозили из отеля «Атлантик». Я также принес кое-какие мелочи, в которых мог нуждаться консул. И прежде всего я достал из моего портфеля коробочку со снотворными таблетками. Этому немедленно воспротивился директор.
