Это все выглядело очень будничной и простой процедурой, выгодно отличавшейся от нашей собственной. Два года спустя, когда был атакован Перл-Харбор, я сидел в посольстве в Куйбышеве. Мы получили сообщение о нападении и об объявлении войны лишь через несколько часов по радио. Еще через тринадцать дней мы получили из Вашингтона телеграмму на трех страницах с дословным повторением резолюции Конгресса об объявлении войны. Лично я думаю, что у британцев система лучше.

И через два дня после начала польской кампании так ничего и не произошло. Ничего подобного телеграмме из Лондона. Но консульство в Гамбурге гудело, как пчелиный улей. Вместо привычных для нас пятидесяти посетителей в день они приходили тысячами. Снаружи приводились в действие все противовоздушные мероприятия. Немецкие истребители патрулировали небо над нашими головами. Как только им становилось скучно, они принимались пикировать и при этом целились — во всяком случае, так казалось, прямо мне в затылок.

Капитан маленького американского грузового парохода подошел к стойке, за которой на высоком стуле восседал вице-консул Тейер. Что ему делать?

— Выводите ваше судно из Эльбы, и быстро.

Вот сердитый клиент с сильным акцентом подошел ко мне вплотную:

— Консул в Бреслау сообщил, что война начнется в течение двадцати четырех часов, и сказал, что я должен уезжать. Но уже два дня ничего не происходит, и я знаю, что никакой войны не будет. Я хочу получить деньги на обратный билет до Бреслау.

Настолько вежливо, насколько позволяли обстоятельства, я отправил его ко всем чертям.

Пожилая дама с полудюжиной детишек была следующей в очереди:

— Мой муж прислал мне телеграмму из Америки, чтобы я спросила у вас, что мне делать.

— Присоединяйтесь к мужу, — сказал я ей.

Мой коллега передал мне толстую стопку телеграмм из Вашингтона.

— Они все с вопросом о тете Фанни, — прошептал он.

Внезапно перед стойкой появился Янг с подносом еды. Я пробыл на работе почти двадцать часов без какого-либо перерыва, и это оказалось весьма кстати.

К тому времени все поезда были переполнены, а расписание их следования потеряло определенность. И мы организовали караван автобусов до датской границы, чтобы отправить туда всех американских граждан, кто хотел оставить страну.

Пикирующие бомбардировщики над нами вновь начали свой визг. Меня бросило в дрожь.

Оператор телефонной станции прокричал через всю комнату:

— Консульство в Копенгагене хочет знать, сколько американцев из Гамбурга им сегодня ожидать.

Я посмотрел на проверочный список передо мной.

— Всего сто двадцать семь, если только последний автобус вообще сможет проехать.

Подошел маленький смущенный посетитель, подергивая плечами. Я помню, что он был одним из тех, кого я пытался отговорить от высадки на берег неделей раньше.

— Это чертово безобразие, — начал он, — правительство не может оставить нас здесь на мели! За нами должны прислать линкор!

Я предложил ему выйти и арендовать линкор у немцев. Быть может, у них есть лишний.

Другой явился с большой страстной речью о злом Чемберлене:

— Не будет никакой войны, я знаю, что говорю. Чемберлен просто пытается нас испугать, и вы с ним заодно.

Поверх толпы я заметил одного из британских вице-консулов. Он махал мне телеграфным бланком.

На нем было написано «WARONE».

Перекрывая шум толпы передо мной и вой пикирующих бомбардировщиков над головами, я прокричал слова благодарности и приказал клерку поместить на доске объявлений уведомление, что между Англией и Германией началась война.

Толпа возле консульства начала уменьшаться, и скоро стемнело. Мы не могли включить свет, потому что еще не успели повесить черные шторы на окнах. Я пошел в туалет (в нем не было окон) и начал писать черновик телеграфного отчета в Вашингтон.

Зазвенел дверной звонок, но я продолжал писать. Когда я закончил депешу, звонок все еще звенел.

Я подошел к двери и с раздражением открыл.

У дверей стоял немного взъерошенный молодой человек.

— Могу я видеть Генерального консула? — кротко спросил он.

— Черт возьми, нет! — ответил я. — Все ушли домой, кроме меня, и в любом случае консульство закрыто до завтра. Приходите завтра.

— Но мне сказали, что я должен увидеться с Генеральным консулом, как только приеду.

— Понятия не имею, что там вам сказали. Приходите завтра. И все-таки, кто вам сказал увидеть консула?

— Государственный секретарь, сэр, — ответил юноша как-то неуверенно. — Я только что приехал из Вашингтона.

— Что, черт возьми, в Вашингтоне думают о том, что здесь происходит? — взорвался я. — Мы все свое время тратим на попытки отослать всех домой и теперь Государственный департамент начинает посылать сюда людей. Кто вы в таком случае?

— Извините, сэр, но я новый вице-консул.

Я взвыл, наверное, не самым любезным образом, но дал ему войти и сказал, чтобы он подождал, пока я закончу шифровку.

Я направился к сейфу, чтобы достать коды. К этому времени другой вице-консул вернулся в офис, чтобы мне помочь. Он держал спичку, пока я набирал код на сейфе:

— Направо — двадцать пять, налево — тридцать три, — бормотал я себе под нос и попробовал потянуть за ручку. Сейф не открывался.

— Вам надо начать слева, — предложил другой консул. Я попробовал, но сейф оставался запертым.

Новый вице-консул тихонько хихикнул.

Мы зажгли еще спичку и попробовали снова:

— Налево!

— Нет, направо.

Коробок со спичками был почти пуст, когда дверца сейфа, наконец-таки, отворилась. Еще через полчаса телеграмма была зашифрована и отослана.

Я повернулся к новому вице-консулу:

— Где вы остановились? Надеюсь, не в центре города? Британцы наверняка начнут бомбить железнодорожный вокзал в любую минуту. (Мы и не знали, что у британцев даже бомбардировщиков в строю тогда не было, и не будет еще пару лет.)

— Извините, но я остановился в отеле на вокзале. Быть может, мне стоит съехать.

Я отвез его в отель на вокзале, забрал его чемодан и привез к себе домой, чтобы он провел у меня ночь. И он все еще оставался там, когда я уже год как был оттуда переведен.

Посреди ночи зазвонил телефон. Это был клерк с телефонной станции, который сказал, что все посылаемые нами телеграммы будут остановлены цензором. Ни одна из телеграмм не была особенно важной, за исключением пары — в Роттердам и в Копенгаген, сообщавших, что там должны принять несколько сот беженцев-американцев и что они должны отправить их домой как можно скорее. Я связался с телефонисткой и попросил соединить меня с Копенгагеном по телефону. Она попыталась и позвонила мне:

— Извините, но телефонные звонки в Копенгаген запрещены.

— Попробуйте в Роттердам.

— Извините, нельзя звонить в Роттердам.

Брюссель, Амстердам, Гаага — ответ был один и тот же. Неприятно было чувствовать себя совершенно отрезанными от внешнего мира, и я позвонил в посольство в Берлине, чтобы рассказать обо всем. Временный поверенный в делах Александр Кирк ответил по телефону:

— Думаешь, я не знаю! — ответил он. — Я уже шесть часов пытаюсь дозвониться до Вашингтона.

Через какое-то время мне позвонила телефонистка:

— Я думаю, вам стоит знать, что вы можете послать телеграмму в Рим.

Это была идея, и я позвонил на международную телефонную станцию.

Через несколько минут я уже беседовал с заспанным секретарем посольства в Риме. Я попросил его позвонить в Роттердам и Копенгаген и передать мое сообщение. Затем я пошел спать.

Через несколько дней коммуникации были восстановлены, но мы должны были говорить по-немецки. Я был на проводе с консулом в Копенгагене, разговаривая с его секретарем-американкой, которая владела лишь половиной необходимого немецкого словаря. Я тоже знал только половину, но это была другая половина. Однако как-то мы ухитрялись понимать друг друга до той поры, пока я не стал вести вежливый разговор в ожидании информации из нашей справочной.