Поскольку приближалось время ужина, я решил бросить последний взгляд на моих петухов в клетках со стеклами из шкафчиков для ванных комнат, обрамлявших стены столовой. Клетки все еще были укрыты покрывалами в надежде, что когда покрытие будет снято и лампы в столовой вновь зажгутся, они могут решить, будто взошла заря. Когда я наконец получил сигнал от посла и шеф-повара, что все готово, то только один из двенадцати петухов оказался обманутым нашей уловкой, но зато он стал так громко кукарекать, что его было слышно в доме повсюду. Однако все это замечательное представление было несколько испорчено другим петухом, который посчитал, что сидеть в стеклянной клетке на посольском банкете — чертова бессмыслица. Он сумел выбить дно своей клетки и как-то неловко перелетел на блюдо с фуа-гра, который специально прислали из Страсбурга по этому случаю.

Весь вечер я был по горло занят установлением надлежащих отношений между шеф-поваром-кондитером и шеф-поваром по мясным блюдам по поводу того, кто какой плитой распоряжается, а также следил за тем, чтобы вина несли в верном направлении: из винного погреба в столовую, а не в шоферскую комнату. Поэтому я пропустил тот момент, когда Радек обнаружил, что медвежонок забрался ему на спину с бутылкой молока в лапах. Радек отнял у малыша молоко, натянул соску на бутылку с шампанским и сунул ее медвежонку в лапы. Медведь успел сделать два или три глубоких глотка «Мумм Кордон Руж», прежде чем обнаружил свою ошибку и швырнул бутылку на пол. Радек к этому времени куда-то запропастился, и за дело взялся начальник Штаба армии Егоров, заметивший, насколько расстроен мишка. Он взял его на руки и устроил его себе на плечо, как делают с младенцами, когда тем нужно срыгнуть после еды. Но, наверное, он сделал это чересчур хорошо, потому что медвежонок действительно срыгнул на его новый с иголочки и увешанный орденами и орденскими планками китель!

О том, что происходит, я узнал лишь когда услышал настоящий генеральский рык. К тому моменту, как я появился на сцене, полдюжины официантов при помощи носовых платков и чашек для ополаскивания рук уже промокали и вытирали генерала. Но ущерб был слишком велик, чтобы его можно было исправить полумерами, и генерал впал в знакомое мне состояние взбешенного военного.

— Что за дворец здесь у вас? — закричал он на меня. — Американцы приглашают гостей в одну кучу с дикими зверями? Посольство, что — цирк? Передайте послу, что советские генералы не привыкли к тому, чтобы к ним относились как к клоунам.

С этим он выскочил из комнаты во входную дверь, а я семенил за ним, безуспешно пытаясь объяснить, что это происшествие никоим образом не было предусмотрено. Но Егоров все равно ругался и кричал, когда выходил через дверь.

— Это последний раз, когда я прохожу через эту дверь, — заключил он, маршируя прочь от дома.

Я доложил о происшествии послу, получил и от него порцию брани, внес все это дело в свой список прибылей и убытков и отправился разрешать очередной конфликт на кухне, на этот раз по поводу того, кто будет иметь честь зажечь сливовый пудинг.

Через час старший охранник вызвал меня к входной двери.

— Пришел еще один гость, — объяснил он. Я поспешил ко входу как раз в тот момент, когда вошел генерал Егоров в совершенно новом кителе.

— После всего я решил, что в том не было вашей вины. Дети есть дети, даже если они медведи, — рассмеялся он. — И я решил станцевать еще разок.

В девять часов утра следующего дня горстка самых крепких из гостей все еще не давала отдохнуть оркестру. В десять наш прием вновь завелся от грузинского танца Тухачевского в паре с новой звездой балета Лелей Лепешинской[148]. Это был последний раз, когда Тухачевский появился в посольстве, прежде чем был расстрелян.

В десять тридцать, однако, оставшиеся гости ушли. Среди последних были турецкий посол, Васыф-бей[149], господин столь мощного телосложения, что его часто называли «Массив-бей», умерший от сердечного приступа в следующем году, и Уманский, позднее ставший советским послом в Вашингтоне и затем в Мексике, который погиб в авиакатастрофе[150].

Когда за последним гостем закрылась дверь, я сел и заказал бутылку шампанского. Для меня это был первый глоток с начала представления. Когда я покончил с бутылкой, то приступил к наведению порядка. Первым делом надо было отловить птиц в птичнике и поместить их обратно в клетки, в которых они прибыли из зоопарка. Я поймал фазанов и попугаев и даже добился некоторого успеха в поимке ткачиков, когда шампанское вместе усталостью от всех моих вечерних занятий настигли меня, и я решил идти спать. К несчастью, я забыл закрепить дверь птичника.

Едва я забрался в кровать, как дворецкий посла разбудил меня.

— Посол хочет видеть вас немедленно в бальном зале.

Полусонным я напялил какую-то одежду и явился на поле битвы прошедшего вечера. Под люстрой стоял посол и с раздраженным видом смотрел на меня. Причину его недоброй усмешки я понял сразу, как только взглянул под потолок зала и увидел стаю ткачиков, весело носившуюся в воздухе.

— Ну хорошо, — сказал посол, — прекрати рассматривать и сделай что-нибудь с этими чертовыми птицами, пока они не разнесли последнюю мебель в посольстве. — С этими словами он отправился к себе.

Это была милая проблема — особенно после ночи вроде той, что только закончилась. Очевидно, я нуждался в экспертной поддержке и позвонил директору зоопарка, попросив его прислать лучших птицеловов. Птицелов прикатил в посольство на велосипеде уже через несколько минут. У него была с собой сеть и разобранная на части длинная рукоятка под мышкой.

— Нет повода для беспокойства, — сказал он, когда прошел в дом. — Я их всех переловлю за минуту.

— Подождите, хотя бы взгляните на зал… — начал объяснять я.

— Нет, это не трудно.. — Пока он шел через холл в бальный зал, он на ходу собирал секции ручки от своей сетки. Мы подошли к двери, и он увидел над собой потолок высотой в шестьдесят футов и воззрился на него. Наступила тишина, и затем он начал обратно разбирать свою рукоятку на части.

— Но почему вы мне не сказали сразу, на что это похоже? — жалобно спросил он, разбирая свою ловушку на составляющие.

Когда птицелов ушел, я стал бродить из комнаты в комнату, растерянный и безутешный. К тому времени большая стая ткачиков разделилась на несколько более мелких, и птицы разлетелись по посольству. Вскоре по всему зданию распространились их чириканье и помет.

Время от времени посол выходил из своего кабинета и наблюдал за происходящим.

— Ну, что бы вы ни решили делать, — сказал он, — пора начинать. Еще немного, и у нас не останется достойной мебели.

Когда совсем стемнело, меня посетила идея. Я попросил охранника собрать весь персонал, и вскоре весь наш штат до последней кухарки и дворника собрался в моей спальне, где я объяснил им стратегию. Мы выключим свет в доме и откроем все окна. У каждого окна мы поставим яркую лампу. Затем вооружимся вениками, подушками и прочими метательными предметами, которые найдем, и будем обходить комнату за комнатой, гоняя птиц, пока они не полетят на свет. Когда они окажутся у окна, мы шуганем их напоследок и выпроводим на улицу. Я понимал, что директор зоопарка будет этим недоволен, но я также знал, что таких птичек у него много — в любом случае много больше, чем у меня перспектив найти себе другую работу. На три часа в доме воцарился гвалт, состоявший из треска крыльев, звуков падающих подушек и носящихся вокруг людей, но, в конце концов, мы выгнали ткачиков и освободили посольство.

Это был последний прием, который посол попросил меня организовать: мне хочется думать, что это объясняется тем, что я был слишком ценным сотрудником для использования на других направлениях дипломатической деятельности.