— Они меньше пахнут, чем всякие домашние козы, и это может быть чем-то новеньким.

Мы одолжили у него полдюжины юных горных козочек и огородили для них миниатюрный скотный дворик на платформе у начала буфетного стола.

Однако Ирена посчитала, что одних горных козочек не хватит. Что за скотный двор без петухов! Она пояснила, что птиц надо рассадить по стеклянным клеткам вдоль стен обеденного зала. Но в Москве совершенно отсутствовали настолько большие стеклянные клетки, чтобы в них поместились петухи. Мы повытаскивали стекла из полок для полотенец, стоявших в комнатах сотрудников посольства, произведя при этом небольшую, но впечатляющую революцию, и дали задание плотнику сделать клетки. Владельцам полок мы пообещали, что если все пройдет хорошо, они получат свои стекла обратно. (И на самом деле все стекла, кроме одного или двух, вернулись к хозяевам.)

Но даже дюжина белых петухов все-таки не удовлетворила Ирену. «Одно маленькое дикое животное большого вреда не принесет, — доказывала она. — Медвежонок, например».

Итак, мы получили медвежонка в зоопарке и построили для него небольшой настил, установив на нем часть ствола дерева, чтобы он мог на нем спать. Директор зоопарка неохотно передал нам его, но настоял, чтобы на приеме рядом с ним находилась специально обученная сотрудница зоопарка. Помня о дрессировщике морских львов, я попросил прислать трезвенницу, и он мне это пообещал.

Но все это не решало проблемы с опозданием весны. До бала оставалось только десять дней, и по всей Московской области не распустилась ни одна почка. Кто-то из наших сообразил, что на юге может быть потеплее. Мы заказали самолет и дали пилоту задание слетать в Крым и привезти любые цветы, какие он сможет найти. На следующий день из Ялты от него пришла телеграмма:

«И здесь весна опаздывает».

— Попробуйте на Кавказе, — ответили мы ему. Через два дня он вернулся в Москву с новостью, что в Тифлисе холоднее, чем в Москве.

Двумя главными проблемами стали березовые леса в бальном зале и зеленый луг, которые мы планировали создать на столе в столовой. Для этого уже построили специальный стол. В нем было десять ярдов длины и полтора ярда ширины. Через каждые два или три фута мы устроили лотки, пересекавшие стол на всю ширину. В эти лотки мы планировали поместить цветы, но цветов не нашлось. Между лотками должны были стоять буфетные блюда, на которые мы собирались выложить траву; но и травы не было. Бальный зал должен был быть заполнен полевыми цветами: но никаких полевых цветов тоже не было.

И когда наша нервозность достигла предела, к нам явился спаситель — режиссер Камерного театра^[141]. Не надо никаких цветов вообще. Мы можем нарисовать их на стекле и проецировать на белые мраморные стены.

— Но это слишком холодно и мертвенно, — не соглашалась Ирена.

— Мы можем сделать их повеселее за счет птичек, — предложил режиссер.

— Еще больше дикой живой природы? — спросил я с сомнением. Но делать было нечего. Мы наняли одного свободного художника, чтобы он нарисовал цветы, и договорились с Камерным театром, чтобы в вечер нашего приема они не давали спектакля, и тогда мы могли использовать их проекторы.

Некоторой проблемой были птички, пока кому-то не пришло в голову купить рыбацкую сеть, позолотить ее и натянуть между двумя большими колоннами над бальным залом. Мы попробовали, и оказалось, что это возможно. Я опять пошел к директору зоопарка и попросил у него несколько золотых фазанов, длиннохвостых попугаев и любых других пернатых, которые у него есть в достаточном количестве. Он предложил сотню зебровых амадин (ткачиков)^[142].

— Они небольшие птички, но очень симпатичные, — объяснил он.

Они действительно оказались симпатичными и маленькими — даже слишком маленькими, как оказалось, для ячеек рыбацкой сети.

Но трава на столе и цветы для буфета все равно ставили нас в тупик до тех пор, пока мы не обратились за помощью на отделение ботаники биологического факультета университета.

— Ну, это просто, — ответили там. — Вы можете вырастить полевой цикорий на мокром войлоке. У вас будет великолепный луг. А что касается березового леса, так выкопайте несколько деревцев, поместите их в теплую комнату на несколько дней, и они начнут зеленеть.

Мы покрыли пол нашего внутреннего дворика мокрым войлоком, заполнили туалет дюжиной десятифутовых березок и стали ждать. Ботаники оказались правы, и за день или два до дня «Д» трава выросла, деревья распустились, а мы все смогли, наконец, вздохнуть от облегчения. Все, что нам оставалось сделать, — это раздобыть цветы на стол буфета. Мы послали курьера в Хельсинки, город достаточно капиталистический, чтобы иметь оранжереи для буржуазии, и он нам привез тысячу тюльпанов. Только вот курьер не очень правильно понял приказ и вместо того, чтобы привезти тюльпаны в горшках, доставил срезанные цветы. Но мы поместили их в прохладную кладовку, и они простояли до окончания приема.

Для развлечения мы пригласили чешский джаз-банд, который в это время приехал в Москву, и цыганский оркестр вместе с танцорами. Эти последние разместились в моей спальне на нижнем этаже, в результате чего она стала похожей на цыганский табор. На втором этаже мы создали кавказский шашлычный ресторан, где играл грузинский оркестр и выступал грузинский танцор с саблями. Идея с кавказским рестораном пришла на ум в последний момент, и выкрашенная для него в зеленый цвет садовая мебель не успела просохнуть. В результате зеленые полоски были видны на костюмах членов дипломатического корпуса еще месяцы спустя. А на лицах некоторой части их обладателей в отношении меня вполне четко проступала некоторая холодность.

Когда наступил Большой вечер, посол Буллит стоял в ожидании гостей под люстрой в главном бальном зале. Немалое раздражение у него вызвало то, что к нему в этот момент присоединился один из ткачиков, сумевший пролезть сквозь рыболовную сеть. Когда я прибыл на сцену действия, Буллит и советник Уайли, находясь при полном параде — в белых бабочках, фраках и белых перчатках, гонялись за ткачиком по бальному залу в тщетной попытке его окружить.

Среди первых прибывших гостей был нарком по иностранным делам Литвинов с супругой Айви^[143]. Стоило Айви бросить взгляд на сценку скотного двора в столовой, как она тут же решила, что это колхоз. Мы попытались объяснить, что это совершенно ординарный капиталистический скотный двор, но не убедили ее, и чтобы доказать нам свою правоту, она экспроприировала одну из козочек и весь вечер продержала ее на коленях.

Всего собралось около пятисот человек, включая членов дипломатического корпуса; присутствовали большинство членов Политбюро, включая Ворошилова, Кагановича[144] и Бухарина[145]; ведущие генералы Красной армии, включая Егорова; начальник Штаба Тухачевский, казненный два года спустя по решению военного суда с участием Егорова, который сам был расстрелян годом позже. Здесь был и вечный старик Буденный, сумевший быть в составе суда и над Егоровым, и над Тухачевским и все еще остаться в живых[146]. Здесь был и ведущий советский публицист Радек[147] (ликвидированный два года спустя) со своими странными пушистыми бакенбардами, аккуратно выбритыми по краям скул. Фактически, кроме Сталина, здесь собрались все, кто что-то значил в Москве.

После того как все гости прибыли, лампы в бальном зале были выключены, и рисунки цветов через проектор появились на стенах, а на высоком потолке зала зажглась яркая луна, окруженная россыпью небесных созвездий. Это было сделанное в последний момент добавление, почерпнутое из фонда ярких идей режиссера Камерного театра.