Некоторые из моих сотоварищей были намного более успешны, чем я, но и мое ружье время от времени било и куропатку, и фазана. Но независимо от того, стреляю я при этом в кого-нибудь или нет, я считаю, что после дня, проведенного в стремлении «наладить дела с этими русскими», мало что сравнится с удовольствием от вечера, когда ты сидишь в березовом лесу на закате и ждешь, как в красной и золотой листве засвистит вальдшнеп.

Такие экспедиции имели двойную цель. В самой Москве мы были настолько отрезаны от местного населения, что нам редко выпадал шанс узнать, «о чем думают русские массы». В то время как в деревне крестьяне проявляли меньшую ограниченность и откровеннее говорили о своих бедах. Я, конечно, не претендую на то, что это было наиболее научным способом проверки общественного мнения, но лучшим из тех, которыми мы могли воспользоваться. И если Гэллап посмеется над нашими любительскими усилиями, мне придется вспомнить о ноябре 1948 года и вернуть насмешку обратно[133].

Иногда мы доезжали даже до Кавказа в поисках хорошей охоты и возможности сообщить новости о состоянии общественного мнения. Однажды Чип Болен и я направились в экспедицию в Баку. Вдруг мы узнали, что в одном поезде с нами едет генерал Буденный, начальник всей Красной кавалерии. На перроне вокзала Буденный приветствовал нас довольно сдержанно, но когда мы уже были в пути и оказались вне взоров людей в штатском, старый генерал стал намного дружелюбнее.

Поезда в России не очень уж быстры, и к вечеру второго дня мы еще только подъезжали к Ростову. Мы с Чипом ужинали и читали в своем купе, когда открылась дверь и нам явились невероятные усы Буденного.

— Нет ли у вас того американского вина, которым вы угощали меня в посольстве? — спросил он.

— Американское вино? Мы не подаем никакого вина, я думаю. Как оно выглядело?

— Оно было такое коричневое, — объяснял Буденный, — и довольно крепкое. Выст… высти? Выски — да, это оно. Вы называете его выски.

— Виски! Ну, конечно! У нас его довольно. Не хотите ли выпить?

— Не сейчас. Мы скоро прибудем в Ростов, и мне надо прямо на перроне произнести речь перед некоторыми товарищами. Но после Ростова я приду.

Это, должно быть, была довольно длинная речь, потому что поезд простоял в Ростове целый час и было уже десять часов, когда усы Буденного снова появились у нас в дверях.

— Теперь я свободен. До завтрашнего утра делать нечего, пока мы не приедем на узловую станцию в Нальчике. Там мы встречаемся со Сталиным и отправляемся поохотиться на кабанов.

Он сидел между нами, наливая по полному стакану чистого шотландского скотча, выпивая его одним махом и удовлетворенно крякая. Он положил свои руки на наши плечи и говорил, что все американцы замечательные, и поцеловал каждого из нас в щеку смачным влажным поцелуем, при этом его роскошные усы жутко щекотали нам уши, когда он так восторженно обнимал нас.

И тут мы принялись пить всерьез. Одна беда — у нас не было питьевой воды — да и вообще какой-либо воды во всем поезде. По предложению Буденного мы купили на следующей станции арбуз, сделали в нем дырку, влили в него кварту виски и пили ту смесь, которая из арбуза вытекала. Не могу сказать, что это улучшило вкус чистого виски, но по крайней мере чуть его разбавило.

Через каких-то тринадцать часов с двумя из пяти кварт виски, имевшихся в наших запасах, было покончено, но Буденный все еще был вполне крепок, когда пришел кондуктор и напомнил ему, что через десять минут поезд прибывает на узловую станцию Нальчик. Буденный выпил напоследок стаканчик «американского вина» и собрался уходить.

— Меня может прийти встречать Сталин, и я не хочу, чтобы он застал меня пьяным и в неподобающем виде в компании молодых американцев, — объяснился он перед тем как скрыться в своем купе.

Когда поезд прибыл на станцию, он явился свежевыбритым, причесанным и выглядел так, словно только что проснулся и прекрасно выспался. Единственное, на что мы с Чипом были способны, так это проковылять на перрон, чтобы попрощаться. Затем мы завалились на свои койки и спали до обеда следующего дня, когда нас разбудили и сказали, что мы приехали в Баку.

В следующий раз, когда я увидел Буденного в Москве, я спросил его, как он тогда провел первый день своего отпуска.

— Убил пять кабанов, — лаконично ответил он. — К тому же здоровенных.

Охота в Баку оказалась не такой, как мы рассчитывали, но местное гостеприимство вышло далеко за обычные рамки. Мы отправились на поезде в Дагестан, где горы Северного Кавказа упираются в Каспийское море. Но фазаны, видимо, получили сообщение о наших планах и исчезли. Затем мы поехали пострелять уток в болотах недалеко от Баку. Какие-то утки там были, но их было не так много, чтобы они могли занять нас надолго. Итак, мы, в конце концов, снарядили экспедицию на газелей[134] в пустыне по обеим берегам реки Куры. Наш гостеприимный хозяин, товарищ Бабаев, был начальником местного «Интуриста» и получил приказ из Москвы занять нас: то был 1934 год, и медовый месяц советско-американских отношений еще продолжался, и для нас ничего не жалели, даже если это было дорого. Бабаев был человеком, полным великих идей, и страстным стрелком. Все, что он делал, он делал с размахом. Фактически вскоре после нашего визита мы узнали, что он продал новый отель «Интуриста» в Баку профсоюзу рабочих-нефтяников в качестве здания для клуба, а деньги присвоил. Я так понимаю, что это была его последняя великая идея. В сибирских соляных копях деньги не нужны.

Если не считать привычки транжирить деньги, Бабаев считался хорошим партийцем. Но он не давал марксистской идеологии проникать в область своего личного комфорта. Отель «Интуриста» управлялся преимущественно таким образом, чтобы удовлетворять потребностям своего хозяина. Меню соответствовало его вкусу. Часы приема пищи были установлены на то время, когда у него просыпался аппетит, а комнаты распределялись так, чтобы в его распоряжении был номер для новобрачных. У Бабаева имелся и личный телохранитель, Каркадаев, мускулистый, смуглый грузин, не очень умный, но преданный. Каркадаев носил ружье Бабаева, накрывал ему на стол, смешивал ему напитки и даже чистил его обувь вечером после охоты.

Поэтому мы совсем не удивились, когда, встав рано утром, чтобы отправиться на охоту на газелей, мы обнаружили, что Бабаев заказал грузовик для сопровождения нашего открытого «форда» и для того, чтобы везти для нас еду, снаряжение для лагеря и пиво. Не считая водителя, нас в машине было четверо: Бабаев, Каркадаев, Чип и я. Дорога шла на юг вдоль берега Каспия. Местность была сухой и песчаной, и через час езды солнце и ослепительный блеск пустыни вызвали у нас жажду, было очень жарко. На обочине дороги сидел мальчик, и когда мы проезжали мимо него, он помахал нам связкой каких-то красных предметов.

— Это раки, — прокричал Бабаев. — Каркадаев, возьми для каждого из нас по связке и смотри, чтобы все они были самками — они нежнее.

Местные раки оказались чем-то средним между нашими американскими и креветками. Их отварили в соленой каспийской воде, и хотя они оказались очень вкусными, нашей жажды они не утолили. Но Бабаев и это заметил. Он забрался в грузовик и вытянул что-то оттуда.

— Кувшин пива, быстро, — выкрикнул он.

Кувшин с пенистым напитком обошел всех нас, и мы поехали дальше.

Но одного кувшина на четырех томящихся от жажды мужчин хватило ненадолго. Бабаев снова нырнул в грузовик. Водитель замедлил ход, пока мы наполняли кувшин пивом, и мы опять продолжили путь. Прежде чем мы добрались до места охоты, мы несколько раз останавливались, чтобы поесть раков, и еще чаще замедляли ход, чтобы восполнить потери пивного кувшина.

Бабаев, сидевший спереди, пока мы ехали, объяснял, как следует стрелять газелей с машины.

— Вы их не выследите, — объяснял он. — И они бегают слишком быстро, чтобы их можно было достать каким-то иным способом.