— Уведите его на дно! — кричит он.

Сколько времени прошло с того дня? Подвешенный на цепях и пойманный в никогда не кончающийся круг боли, изможденный и скрывающий свое знание о Данте от ищущих разумов, Люсьен потерял ход времени. Он знал, чем рисковал, раздражая Габриэля, но не был готов сопротивляться уязвленной ангельской гордости, полной изъянов.

Если его пленение и наказание, как убийцы Яхве и вскоре как убийцы самой Геенны, держало Габриэля вдали от песни Создателя, песни Данте, то каждая секунда боли имела смысл.

Я охраняю нашего сына, Женевьева, всем, чем могу.

Но как долго это продлится? Рано или поздно Данте снова использует свой дар. Как сможет он защитить сына, будучи подвешенным над тлеющими углями Преисподней?

Союз между Габриэлем и Утренней Звездой выглядел хрупким и скоро будет разбит. Была ли возможность способствовать этому и выбраться на свободу? Или он так и будет висеть здесь, как драгоценный кулон, когда произойдет раскол.

Люсьен тосковал по бледному небу.

Бледному, хотя когда-то небеса были кобальтово-синими, насыщенными и глубокими.

Когти оставляли борозды на его груди, рвали связанные крылья. Раскаленная боль вспыхнула за закрытыми глазами Люсьена, и он закричал, звук эхом отдался в пещере, необузданный и полный ярости.

Песнь зазвенела в воздухе, и чирикающие chalkydri замолкли, пронзительный шум их хлопающих крыльев слился с Wybrcathl. «Значит, спускается один из Падших», — подумал Люсьен. Горячий ветер прошелся в его волосах и по лицу, когда демоны улетели в вечную ночь Преисподней.

Ох, возможно, небольшая передышка. Возможность поспать.

Пальцы дотронулись до его лица, нежные пальцы; знакомое прикосновение.

— Я никогда не желала тебе этого, — прошептала Лилит. Ее теплый смоляной запах смыл сухую мускусную вонь chalkydri. — Ты мог бы закончить эту пытку, сказав Габриэлю о Создателе. Он все еще не знает, что тот ходит по миру смертных.

Люсьен открыл глаза. Лилит парила перед ним, взмахивая черными крыльями в разгоряченном воздухе. Красная юбка скрывала ноги, серебряный торквес украшал тонкую шею, а грудь была обнажена, соски покраснели. Позади нее сверху в Преисподнюю струился луч света, освещая пылинки и зажигая вспышки оранжевого пламени на тлеющей скале.

— Ты не сказала ему? — спросил он хрипло.

Лилит покачала головой. Длинные локоны блестящих черных волос колыхались у лица.

— Конечно нет. Если Габриэль узнает… — ее слова смолкли. Она посмотрела вниз в темноту под ногами, выражение лица было тревожным.

Люсьен подозревал, что знает, о чем она думала.

— Если Габриэль узнает, то посадит Создателя на цепь своей воли. Заставит его танцевать, как медведя в цирке.

Лилит подняла взгляд.

— Да, — сожаление мелькнуло на ее лице. — Габриэль тоскует по тем дням, когда он был голосом Яхве в мире смертных, и по тому, как человечество дрожало при его приближении. Тоскует по дням, когда смертные ему поклонялись.

— Он мечтает о власти, как всегда, — сказал Люсьен. — Ему не хватит того, что creawdwr излечит Геенну, и разлом между мирами закроется.

— Нет, — согласилась Лилит полным скорби голосом. — По крайней мере, пока Габриэль у власти.

— Почему ты мне это говоришь? Чего ты хочешь от меня?

— Создателя.

Люсьен рассмеялся. Смеялся до тех пор, пока слезы не навернулись на глаза. Негодование мелькнуло на хорошеньком личике Лилит.

— Ты так плохо обо мне думаешь? — спросил он, тьма и горькое изумление просочились из него. — Неделя пыток когтями chalkydri, и я прям так сразу отдам тебе Создателя?

— Может, ты так плохо думаешь обо мне? Я хочу оградить Создателя от

Габриэля.

— И припасти его для себя.

— Даже если так? Полагаю, ты думаешь, что защищаешь его, но что будет, если ты никогда не вернешься в мир смертных? — Глаза Лилит впились в него. — Он несвязанный. Необученный. Склонен к безумию, и он заберет с собой и мир смертных. И Геенну. В итоге Габриэль услышит его anhrefncathl и найдет. И что тогда, Самаэль… Люсьен? Что тогда?

Хороший вопрос. И его раздражало, что все, что сказала Лилит, было правдой. Он надеялся спрятать Данте, но ему не удалось. Не рассказав правду ребенку, он не только заработал гнев и презрение Данте, но и потерял доверие.

Несвязанный. Необученный. Склонный к безумию.

Может ли он доверять Лилит? Но еще более темная мысль бесконечно крутилась в его голове: У меня есть выбор? Если выбирать между Габриэлем и Лилит, он бы предпочел Лилит. Габриэль сделал все, что было в его силах, чтобы держать Яхве в заблуждении. Превращал слова Яхве людям во что-то ужасное.

Он не мог защитить Данте, будучи подвешенным на дне Шеола, его крылья связаны. И, как будто подчеркивая эту мысль, внезапно песнь зашептала в сердце Люсьена, дикая, чистая и парящая, которая заморозила его нутро. Песнь хаоса Данте. Песнь тут же исчезла, и боль коротко прошлась по щитам Люсьена.

Лилит наклонила голову с вопросительным выражением лица.

— Что-то не так?

Облегчение нахлынуло на Люсьена.

— Помимо того, что я вишу здесь связанный?

Она не услышала песнь. Возможно, только он услышал из-за связи с Данте.

Легкая улыбка коснулась губ Лилит.

— Да, помимо этого. — Она встретилась с ним взглядом. — Я поняла, почему ты так яростно боролся за Яхве. Ты был его calon-cyfaill. Но почему ты так яростно борешься за этого Создателя?

— Что тебе дало то, что ты открыла мое имя Габриэлю?

Крылья Лилит затрепыхались.

— Я предложила его, чтобы войти в доверие. Я хотела, чтобы он поверил, что единственной причиной, по которой я сражалась на твоей стороне, — было предать тебя. Как ты однажды предал меня.

— Да, я предал, — мягко согласился Люсьен.

Сморгнув, она отвела взгляд.

— Ты когда-нибудь сожалел об этом?

— Да, всегда.

Лилит посмотрела на него. Эмоции плясали на ее лице — возмущение, печаль, задетая гордость, — но ее искрящийся золотом фиалковый взгляд был тверд.

— И сейчас?

— Мы начинаем все заново.

— После тысяч лет?

— Безусловно. Что нам еще делать? Мы оба изменились.

Люсьен долгое время внимательно смотрел на Лилит, вспоминая то доверие, которое у них когда-то было, вспоминая их любовь и ее медовые поцелуи. Но еще он вспомнил ее амбиции. Возможно, амбиции можно использовать. Так же, как и воспоминания любви.

— Его зовут Данте, рожденный вампиром, — сказал Люсьен. — Ему двадцать три года. И он не понимает, кем является.

Глаза Лилит расширились.

— Он еще ребенок! Как ты мог оставить его одного? — она нахмурилась.

— Ты сказал рожденный вампиром? Fola Fior? Но как он может быть Создателем?

— Он мой сын, — сказал Люсьен тихо.

Сиэтл, Вашингтон

22–23 марта

Энни наконец-то заснула, свернувшись на левом боку. Она спала так всегда, с самого детства. Нагнувшись, Хэзер убрала голубой локон с лица сестры. Воспоминание о старом обещании — все такое же яркое, как в ночь, когда она его дала — проигрывалось в голове.

Крошка-Энни в своей пижаме с феей Динь-Динь, держа в руке плюшевого кролика, стоит на пороге комнаты Хэзер. Она трет глаза кулачком. Спутанные рыжевато-блондинистые кудряшки обрамляют пухлое детское личико. Мама и Папа опять орут друг на друга, их яростные оскорбления и крики словно сдирают кожу.

— Иди сюда, — шепчет Хэзер, поднимая одеяло.

Энни забирается в кровать и сворачивается рядом калачиком.

— Мне страшно, — говорит она.

Хэзер укрывает их обеих одеялом.

— Я не позволю, чтобы с тобой что-нибудь случилось, — обещает она, несмотря на то что тоже боится. Но Крошка-Энни ее маленькая сестренка, как и Кевин — маленький братишка, и она будет всегда о них заботиться, что бы ни произошло.