Данте прошел в кухню и остановился у раковины. Открыл кран с холодной водой. Нагнувшись, он набрал в ладони холодную воду и брызнул в лицо. Смыл кровь. Но не шепот.

Я преобразовал твой разум.

Что он кричит?

Его требование очень громкое и очень четкое.

— Убейте меня, — прошептал Данте. Боль пронзила виски, и он схватился за край раковины. Комната завертелась. Он закрыл глаза. Пытался уцепиться за ускользающую память, пытался повторить слова, что только что произнес, но когда открыл рот, то уже не знал, что говорить.

Это прошло. Что бы это ни было.

— Черт.

Данте открыл глаза, ослабил хватку на раковине и выпрямился. Боль стучала в левом виске. Оторвав бумажное полотенце от рулона на барной стойке, он вытер лицо. Выключил воду. Во внезапной тишине он услышал резкий вдох из гостиной. И поспешил из кухни, чтобы увидеть Энни, стоящую у обеденного стола, ее внимание было сконцентрировано на фотографиях, разложенных на темном дереве.

— Это моя мама? — спросила Энни, голос ее был чуть слышнее хриплого шепота.

— Не знаю. Но думаю, что да.

— Она убила сама себя, потому что была пьяницей и проституткой, — сказала она скучающим тоном, но в голосе проскользнуло напряжение. Маниакальная энергия кружилась вокруг нее, как электричество по проводам. — Если-бы-она-не-была-уже-мертва-я-бы-черт-побери-убила-ее-сама-она-долбаная-пьяница-я-ненавижу-ее-я-ненавижу-ее-я-всех-ненавижу…

Боль и ярость Энни ударили по Данте, словно кулак разозленного, пинающегося и орущего ребенка. Потом, со скоростью почти как у создания ночи, она развернулась и побежала через комнату к лому. Наклонилась, схватила его. Снова развернулась.

Ее глаза сверкали от возбуждения. Воздух пропитался ее мускусным запахом. Данте видел прежде такую боль. Испытывал ее. Нес ее в сжатых кулаках и внутри сердца.

Энни махнула ломом в воздухе, пальцы сжали сталь до белых костяшек. Беззвучный вой вырвался из ее груди и словно бритвой полоснул по позвоночнику Данте. Она бросилась вперед, будто ракета, лом со свистом сделал дугу в воздухе.

Сиэтл, Вашингтон

22 марта

Хэзер заехала на парковку «Фред Мейер»[26], перевела рычаг в нейтральное положение и дернула ручной тормоз. Грохот двигателя Trans Am стих до спокойного урчания.

Она открыла телефон, сделала глубокий вдох и набрала домашний номер Данте. Хэзер не стала записывать номера его дома и клуба в мобильный, а просто запомнила, потому что беспокоилась, что кто-то может украсть их вместе со всеми данными. Кто-то в костюме, солнечных очках и со стрижкой Бюро.

Телефон звонил и звонил. Металлический грохот магазинных тележек отдавался в ее голове. Тревога вонзалась в нее с каждым новым гудком. Наконец, она услышала щелчок.

— Oui? — женский голос с каджунским акцентом. Симона.

Хэзер представила соблазнительную и красивую блондинку-вампира, ее вьющиеся локоны, спадающие ниже талии. Представила темные глаза и мимолетную улыбку.

— Симона, это Хэзер, — сказала она. — Хэзер Уоллес. Мне нужно поговорить с Данте. Я знаю, что он в туре, но есть ли у него — или у кого- нибудь, кто с ним — мобильник?

— Нет, M’selle Уоллес.

«Больше не Хэзер, а M’selle Уоллес», — заметила она.

— Даже на крайний случай?

— Он не хочет, чтобы его нашли.

— Мне нужно поговорить с ним. Это важно.

— Je m’en fichu. Ничем не могу помочь, — слова Симоны были холодными и резкими, все тепло ушло из голоса.

Мышцы Хэзер сжались. Она посмотрела сквозь лобовое стекло в залитую светом ночь.

— Его мигрени стали хуже? Лучше?

— Намного хуже. И он не позволяет Люсьену помочь. Если тебя это волнует.

— Конечно, волнует, — сказала Хэзер, сохраняя спокойствие. — Я тоже беспокоюсь за него. И надеюсь найти способ помочь.

— Я тебе уже говорила раньше, ты не можешь ему помочь. Только мы можем, — голос Симоны был достаточно холодным, чтобы окна покрылись инеем.

— Может быть, я и смертная, но все еще могу помочь, независимо от того, что ты думаешь.

— Посмотрим, — сказала Симона и повесила трубку.

Хэзер закрыла телефон, затем кинула его на пассажирское кресло. Потерла пальцами виски. Голова болела. Она не надеялась, что Симона передаст сообщение. Ей нужно действовать прямо. «Inferno» давали концерты в Сиэтле сегодня и завтра ночью в «Весперсе». Она даже купила билеты в интернете на оба шоу.

На случай, если встреча с Данте не причинит боль.

Хэзер опустила ручной тормоз и нажала педаль газа. Сквозь сиденье чувствовалась вибрация хриплого урчания машины. Она завела Trans Am и выехала с парковки, направляясь на Капитолийский холм и в «Весперс».

Она включила радио. «Уже сегодня! В Весперсе! Inferno!» Резкая индустриальная музыка полилась из колонок, за которой следовала песня Данте почти шепотом, его голос был лихорадочным и полным ярости.

Забавно, она думала о нем, и первое, что услышала по радио, — его группа. Действительно забавно. Беда в том, что она не верила в совпадения.

Только три долгие недели назад она узнала, что мир намного темнее и разнообразнее, чем можно себе представить. Хэзер еще до конца не понимала, что все это значит, где ее место в этом новом мире, а где место Данте, и каковы их роли. Но, стоя между Бюро и Плохим Семенем, она боялась, что возможность узнать не представится.

Хэзер свернула с Бродвея на тесную парковку и остановилась под знаком «Парковка только для посетителей Весперса! Все другие средства перемещения будут сожжены, чтобы обеспечить тепло бездомным. Спасибо за ваше великодушие».

Хэзер выскользнула из Trans Am и заперла ее. Надев сумочку на плечо, она пошла ко входу клуба. Табличка на пустом окне кассы гласила: «ДВЕРИ ОТКРЫВАЮТСЯ В 9. ШОУ НАЧИНАЕТСЯ В 10».

Небольшая толпа людей скопилась несколькими группами вблизи от стилизованных под церковные дверей «Весперса», они демонстративно курили и разговаривали. Рядом с арочными проемами около дверей притаились расписанные горгульи и злобные демоны. Переплетения плюща, покрашенного в алый и черный, поднимались от дверей к арке.

Легкое касание к темному мрачному фасаду. Здесь хотела играть Энни. Хэзер подняла взгляд, подойдя к входу. На вывеске значилось «INFERNO» и, маленькими буквами, «Dogspit». Она ничего не слышала о «Dogspit» и подумала, что они, скорее всего, местная группа.

Толпа, состоящая как из мужчин, так и из женщин, была смесью всевозможных готов/панков — начиная от кибер-готов и заканчивая олдскульными панками. Латекс с металлическими вставками, стилизованные смирительные рубашки, сети и красно-белые полосатые чулки до бедер, глаза, подведенные в стиле Клеопатры, черная кожа и скрипучий винил, черные джинсы с цепями; некоторые из них носили ирокезы, некоторые были обриты наголо. Пирсинги сверкали под уличными фонарями. Тату извивались, как плющ, по твердой плоти. Этнические. Стилизованные. В воздухе пахло гвоздикой, пачули и сандаловым деревом.

Ей было интересно, ждет ли среди толпы смертных кто-то из созданий ночи, но она не заметила ни надменной грациозности, ни холодной красоты, которые у нее ассоциировались с ними. Данте был другим даже среди них — его красота была горячей и захватывающей, а грация — естественной и непринужденной.

Кое-кто из толпы бегло оглядел Хэзер, но потом отвел взгляд, решив, что, судя по ее черной кожаной куртке, зауженным к низу джинсам и не-фриковским волосам, она, вероятно, не связана с группой.

«Можно подумать, эта хэллоуин-фетиш-разодетая толпа знает что-то большее, чем судить книгу по обложке», — подумала Хэзер, проходя мимо. Подойдя к двери, она потянула за ручку. Заперто. Обхватив пальцами огромный черный железный молоток, она несколько раз ударила по двери.

Через мгновение раздался щелчок, дверь открылась. Женщина с фиолетовой подводкой вокруг глаз и черными шипами на голове оглядела ее.