На экране появился список файлов, каждый обозначен одной буквой алфавита. Катерина прижала палец к нижней губе, изучая заголовки. Доктор Мур адресовала пакет Данте Прейжону. Что там сказал специальный агент Беннингтон в своем докладе в Вашингтоне?

Доктор Мур предупредила нас — меня и агента Гарт — что Э и С едут домой, ведомые Томасом Ронином. Но Ронин так и не показался. Только Э, С и третий — неопознанный субъект.

Э — Элрой Джордан.

Катерина кликнула на файл, обозначенный «С», и начала читать.

Новый Орлеан, кладбище Сент-Луис № 3

15 марта

— Так где этот кусок таинственной хрени? — спросил Вон.

— Около надгробия, — ответил Данте, когда они взбирались по забору запертого кладбища, оба легко перемахнули через черную решетку из кованого железа и приземлились на тропинку ниже.

— Ага, но какого надгробия?

— Барон, я думаю, — ответил Данте, сняв капюшон.

Он выбрал мощеную центральную дорожку и пошел мимо сверкающих белых склепов. Сделал глубокий вдох; в воздухе витал аромат цветущей вишни. Но под сладким запахом он уловил дуновение разложения, гниющих костей и старого, старого горя.

— Кладбища Нового Орлеана жуткие, как ад, — прокомментировал Вон.

— Не могу представить, как они выглядят в дневном свете.

— Ты никогда не приходил сюда, когда был еще смертным?

— Черт, нет, — фыркнул Вон, — жуткие, как я уже и сказал. Особенно для такого нежного цветка, как я. — Он сделал паузу, коснувшись пальцем уха. — Подожди… экстренные новости. Поправка, кажется, я не нежный цветок, — и пожал плечами. — Кто знает? Мама, должно быть, лгала.

Данте засмеялся.

— Да-а-а, с тобой будет прикольно в туре.

— Чувак, со мной везде прикольно. И нам скоро нужно ехать в аэропорт.

— Ага, ага, я знаю.

Данте читал имена на надгробиях, мимо которых проходил: ДЮФОР, ГАЛЛЬЕР, РУКЕТ, — и прислушивался к тихому ритму, который привлек его на кладбище Сент-Луис № 3. Но, увидев буквы «БА», он замер, сердцебиение участилось.

Он слышит звук собственного голоса, грубого и требовательного, слова, отдающиеся эхом в молчаливом своде собора.

Какая у нее фамилия? Женевьева?..

Данте сжал руки в кулаки, борясь с памятью, закрыл глаза, его дыхание участилось, и огонь вспыхнул в венах. Горящий рядом с сердцем. Он открыл глаза. Бледный лунный свет прошелся по толстым искривленным дубам, проливаясь на испанский мох.

— Батист, — прошептал он.

<Ты в порядке, братишка?> — мысленно спросил Вон.

Данте кивнул и посмотрел на могилу, чтобы закончить читать имя, высеченное на белом камне: БАСТИЛЬ. Он выдохнул, руки расслабились, и чувство, которое он не смог назвать, свернулось в нем, превратив пламя в тлеющие угольки.

У его матери вообще была могила?

Рука сжала его плечо, и он посмотрел в светящиеся зеленые глаза Вона. Бродяга сдвинул очки El Diablo на голову.

— Ты уверен, парень? Никакой боли? Потому что мне показалось, что я почувствовал…

Данте обхватил грубое лицо Вона. Коснулся его губ, ощутил вкус виски и дорожной пыли, затем пригладил большими пальцами края усов.

— Я в порядке, mon ami, — ответил он. И, сбросив руки, развернулся, освобождаясь от хватки бродяги. — Мне не нужна гребаная няня.

Выгнув бровь, Вон показал средний палец.

— Как насчет этого? Это тебе нужно? — Он показал палец на другой руке.

— Может, еще?

— Я возьму все, — сказал Данте, — gêné toi pas.

Опустив свои El Diablo на глаза, Вон вздохнул, покачав головой.

— Мальчик безнадежен, как ад.

— Merci.

Когда они шли по залитой лунным светом дорожке, тишина кружилась в городе мертвых, отделяя его от мира за забором из кованого железа, словно вода в глубоком темном рве. Воздух был так спокоен, что глухой звон цепей на кожаной куртке Данте и скрип кожаных чапсов[4] Вона разносились в тишине.

Но под тишиной Данте уловил слабый ритм, который последние пару недель заполнял сознание, как только Сон охватывал его. Первобытный. Словно барабанный бой из сердца земли. Словно бессловесная песня, которая временами лилась в него от Люсьена, смешиваясь с припевом его ответной песни. Похожая, да, но не такая же. Этот ритм напомнил ему о другой песне, звучащей в мыслях в ту ночь в клубе «Преисподняя».

Ночь, когда Джея убили. Он умирал, пока Данте изо всех сил пытался добраться до него.

Я знал, что ты придешь.

Тогда же он нашел разбившегося и пронзенного обломком Люсьена на выложенном черно-белой плиткой полу Собора Святого Луи. Его крылья были изувечены, от песни ничего не осталось, кроме остывающих угольков. И тогда он узнал, что Люсьен, его ближайший друг, ami intime, был кем-то совершенно другим.

Ты так похож на нее.

Боль вонзилась в виски Данте. Отпусти. Сфокусируйся на настоящем. Сфокусируйся на этом месте.

Песня снова рассеялась в сознании, как дым. Приглушенный отчаянный ритм. Манящий. Он переместился мимо выбеленных и виды видавших статуй, охраняющих могилы, будто оберегая потери. Деревья и мраморные памятники превратились в мерцающую тень, когда он набрал скорость.

Звук барабанного боя из глубин земли пульсировал в ритме с кровью, текущей по венам, увеличивая громкость, пока он не почувствовал, что он резонирует в груди. Затем звук исчез.

Данте замедлился и остановился. Он стоял напротив надгробия с надписью «БАРОН». А рядом с ним, держа в руке мертвый высушенный букет, сидел каменный ангел с изогнутыми вперед крыльями и широко раскрытым ртом.

Согласно уличным слухам, он появился на кладбище однажды ночью.

«Магия», — говорили некоторые. «Гри-гри[5]», — думали другие. Знамение.

Так шептали смертные, ага.

А создания ночи молчали, их молчание было тревожным.

Порыв прохладного воздуха, всколыхнув его волосы, принес запах кожи, мороза и старого моторного масла, когда Вон остановился рядом.

— Значит, вот куда мы шли, — произнес бродяга. — Кусок таинственного колдовского дерьма.

— Это не только колдовское дерьмо, llygad, — пробормотал Данте, внимательно глядя на каменного ангела. Он почувствовал, как Вон отошел на пару шагов назад, взявшись за свои обязанности Ока.

Наблюдая. Охраняя. Сопоставляя.

Перед каменным ангелом горели свечи в стаканах. Запах ванили и воска кружился в воздухе. Пластиковые бусы Марди Гра свисали с кончиков крыла и были обвязаны вокруг горла. Кресты, начерченные на удачу синим, желтым и розовым мелом, украшали тропинку перед статуей, а у когтистых ног примостились смятые клочки бумаги.

— Выглядит как один из Падших, — сказал Данте. Что-то еще Люсьен не удосужился упомянуть. — И кто-то превратил его в чертов камень.

Данте опустился на колени, поднял один из кусочков бумаги и прочел. «Лоа из камня, даруй мне защиту от зла. Защищай меня ночью». Затем вернул молитву на место рядом с каменной ступней.

Он стал изучать фигуру, припавшую к земле. Лунный свет мерцал и искрился, как лед, вдоль тусклых узоров, запечатленных на крыльях. Но крылья были не оперенные, нет. Как и у Люсьена, эти крылья должны были быть черными и столь же гладкими, как бархат, на ощупь, внутренняя сторона — окрашенной в фиолетовый цвет. Длинные до талии волосы обрамляли кричащее лицо. Фигура была обнажена, за исключением массивного обруча на шее и браслета на одном бицепсе. Но, определенно, это был мужчина.

Вон прислал изображение ошейника.

<Торквес[6] . Кельтский. Древний>.

<Merci, llygad>.

Лунный свет падал на темное пятно на лбу статуи. Оно казалось треснутым, какой-то кровавый символ, возможно, заклинание vévé. Данте наклонился, скрипнув кожаной курткой, и коснулся пятна. Остаточная сила потрескивала на кончиках пальцев, как статическое электричество. Крошечное синее пламя заискрилось в воздухе между его рукой и статуей.