Но всего необычней был берег реки. Большие мосты протянулись жутковатыми, бесконечными дугами в серую пустоту. Их мрачные опоры уходили в никуда. Вдоль набережной, однако, покачивались, брели привидения — большие, расплывающиеся силуэты. Там и сям зябко падали на мостовую слабые отблески света — падали прямо, стрелой, а потом расплывались широкой лужей, уходили, мокрые, в сумрак. Я бесцельно скитался в тумане. И не мог ни на что решиться.

«Это мои последние дни, — думал я. — За эти сорок восемь часов я должен кого-то убить. Себя или кого-то другого».

Я свернул в переулок. Здесь скудный свет жалких газовых фонарей таял в воздухе, не достигая земли. Между высокими домами, словно между двумя берегами, стыла густая река желтого тумана. Я не видел ничего, кроме полуподвальных окон. Некоторые были освещены, оттуда слышалась болтовня и песни служанок. Запахи. Но и звуки, казалось, как свет фонарей, тоже расплываются вширь. Я брел неведомо куда, ни о чем не думая. Рассеянно вытащил из кармана револьвер и направил на газовый фонарь. Прицелился. Это была игра. Послышались тяжелые гулкие шаги. Я спрятал револьвер.

Вдруг я остановился. Далеко, на углу, светилась какая-то дверь. Лавчонки… Нет, корчмы… Моей корчмушки.

…Писать или не писать, писать или не писать о том, что затем последовало? Вот уже сутки живет в моем мозгу это ужасное воспоминание, целый день и целую ночь, которую я провел без сна, чтобы выиграть время, чтобы все описать до того, как… как… (Писец сейчас, как видно, измотанный и отупевший, спит свой последний день. Он может себе это позволить, еще может себе позволить… может спать сейчас сколько хочет.) Писец спит, спит весь день — он может спать! Я же всю ночь привожу в порядок беспорядочные мои записки, словно кандидат в самоубийцы, словно завещатель. Кому завещать эти записки? Люди скажут: записки сумасшедшего. Все равно: сейчас я запишу и это, самое чудовищное, хотя можно ли так истязать себя? Достанет ли у меня сил? Мою душу и мозг заволокло непроглядным туманом, а за окном — чистое небо Задунайщины, и на нем ярко сияют звезды. Эта ночь — она еще моя. Завтра… завтра писца, быть может, уже силою вытряхнут из его постели… Нет — я не стану этого ждать… Я убью…

Ах, только не спешить. Разумно. По порядку.

Кажется, в этом тумане был остров, был островок.

Нет.

Туман был и здесь. Был дым. И здесь — здесь тоже раскорячивался над головою свет ламп.

Но здесь было тепло. Ох, как тепло, как чудесно было здесь после уличной сырости! Я ощущал, как тепло спускается по ногам к ступням, как согреваются руки…

— Чаю, пожалуйста.

— С лимоном или с ромом?

— С ромом.

Я сел напротив кассы. О, рыжая кассирша опять восседала на своем троне среди выстроившихся позади разноцветных бутылок. Она зазывно мне улыбнулась.

— У нас, как видно, денег ужас как много.

— А что?

— Чай вон пьете. Раньше-то все с пиколо[37] начинали.

— Чай только для затравки.

— Продолжение следует!

Это вставил официант, раньше служивший зазывалой в луна-парке.

— Палинки?

— Уж вы доверьте мне господина доктора, барышня, — ухмыляясь прервал кассиршу официант. Он назвал меня господином доктором, мне это было приятно. — Я уж знаю, что господину доктору требуется.

— Что вы знаете? Вы ничего не знаете.

Я оглядел зал. С невероятной торжественностью возгласил:

— Бутылку шампанского!

— Сей момент! Какое шампанское вам угодно, вашмлость? — протараторил он, ехидно кланяясь.

— Самое дорогое. Французское шампанское.

— Слшсь, вашмлсть. Вашмлсти угодно французское шампанское.

Он изображал величайшую серьезность.

— Одно французское шампанское господину доктору!

— Бутылку французского шампанского!

— Какое изволите? — «Мюмм», «Поммери», «Вёв Клико»?.. — деловито перечислял официант.

Посетители начали оглядываться. Здесь шампанское пили редко. Бедные девушки, посещавшие эту корчму, были не слишком требовательны. Удовлетворялись бутылкой пива, чашечкой кофе и ужину с шампанским предпочли бы деньги.

Итак, на меня уже смотрели. Для них это была сенсация. Жалкие оборвашки возбужденно заерзали.

Я тоже был в возбуждении. Мне еще никогда не доводилось пить шампанское.

Официант, отвесив поклон, исчез. Но почти тотчас вернулся и, наклонившись к самому моему уху, нахально шепнул:

— Хозяин говорит, что весьма сожалеет, но отпустить господину доктору шампанское никак не может.

— Что? Не может подать мне шампанское?

— Он весьма сожалеет, но никому не отпускает шампанское в долг.

— Что это значит? За кого меня тут принимают? Вы, что же, думаете, у меня нет денег?! И я помахал перед ним всей пачкой украденных банкнот.

— Это дело другое. Отчего ж вы не изволили спервоначала так и заговорить?

Он опять, поклонясь, удалился, я видел, как в глубине помещения они держат совет с хозяином.

Тем временем к моему столику подплыла рыжая кассирша.

— Посижу-ка я с вами немножко, миленький. Вы нынче не такой сонный, как обычно?

— Фу, ну и погодка! Богом клянусь, в двух шагах ничего не видать. Холод в самую душу пробирается, право. А тут-то как хорошо!

Это говорил новый посетитель, с привычной фамильярностью направлявшийся прямо к кассирше. Очевидно, новый ее любовник.

— Садитесь сюда, — проговорила рыжая особа, протягивая ему руку. — Ведь вы позволите, не правда ли? — повернулась она ко мне.

Незнакомец вежливо представился. Он был похож на подмастерье цирюльника, завсегдатая скачек.

Я пробормотал что-то в ответ. Чувствовал себя облапошенным, но что сказать, не нашелся.

— Что ж, гуляем, гуляем? — воскликнула рыжая, когда официант всем троим налил шампанское.

— Шампанское и девушки, вот это я понимаю! — воскликнул новый знакомец. — Выходит, славно я угадал!

Я огляделся вокруг.

— Хоть бы одна стоящая девица нашлась, — объявил я, изображая из себя пресыщенного знатока. — Порекомендуйте мне, барышня, девушку.

— Высокую? Маленькую? Блондинку? Брюнетку?

Я посмотрел ей в глаза и вдруг вспомнил, что недавно точно так же сидел с нею за столиком, и мы пили шампанское. И еще я вспомнил, что тогда она по какой-то причине показалась мне отвратительна и я бежал от нее.

— О чем задумались?

В эту минуту кто-то вошел, вошла женщина… которая…

Теперь я в самом деле увидел, насколько был не прав в прошлый раз. Нет, эта женщина совсем не походила на Этелку. Непонятно даже, как мне могла прийти в голову подобная мысль. И все же она производила на меня совершенно особенное впечатление.

Я смотрел, смотрел на нее, как и в прошлый раз. Не могу передать, что я чувствовал. В душе моей все вдруг перемешалось, вся моя жизнь и мои сновидения. Ах, да, да, теперь я окончательно знал, теперь уже не сомневался: в эту ночь, последнюю ночь моей жизни, я пойму все, я узнаю волшебное слово.

— Вы на эту девушку смотрите? — спросила кассирша. — Красивая, правда? Хотите, я ее позову сюда? Она моя подруга. Мы с ней хорошо ладим, славная девушка. Давеча два вечера подряд подменяла меня за кассой, когда я простыла. А ведь это было с ее стороны просто жертвой, потому как она хорошо зарабатывает. Вы только поглядите, какие на ней красивые драгоценности. Хотя напрасно она их носит, я все время твержу ей.

— В двадцать одно! — шагнув к моему столику, предложил субъект, с которым я частенько перебрасывался в карты.

«А вдруг сейчас выиграю? Выиграю столько, сколько мне нужно! — пронеслось в голове. — Что, если сейчас случится чудо?»

Я взял карты. И проиграл.

Взволнованный, я что-то чертил пальцем на сильно запотевшем окне.

Как-то странно, разорванно, будто мозаикой, помнится мне все, что случилось в тот вечер. Не могу рассказать по порядку историю этой странной, туманной, и веселой, и страшной ночи.

— Второй слева желает один коньяк, барышня, — сказал официант. Кассирша вернулась к кассе. Ее кавалер тоже исчез. И вдруг — я сижу один, с той другой женщиной.