Лицедейство, маскарад.
Один-единственный раз в документах, имеющих касательство к Гюндероде, упоминается Французская революция — в письме марбургского правоведа Фридриха Карла фон Савиньи, которое он посылает Каролине 8 января. «Ай-ай, милый друг, — читаем мы в этом письме, — Вы подпали под власть странных ощущений и мыслей. Да у Вас прямо-таки республиканские идеи — уж не замешана ли тут французская революция? Ну что ж, этот грешок простится Вам, коли Вы дадите обещание, что позволите однажды дружески посмеяться над Вами на этот счет».
Это письмо ранит двадцатитрехлетнюю Каролину в самое больное место: оно касается ее безответной любви к Савиньи; за маскарадом политической фразеологии это не сразу и обнаружишь. Но в драме, разыгрываемой перед нами, маски для всех участников привычны; особенно третий лишний, которому больше всех приходится скрывать, — особенно Каролина постоянно нуждается в маске. «Республиканские идеи»? Что ж, ее подруга Гунда Брентано, тем временем уже помолвленная с Савиньи, пожаловалась своему жениху на Каролину:
<b>«Бедняжка Гюндероде вдруг сочла себя весьма угнетенной тем, что я все-таки кое-что решаю теперь в ваших с нею отношениях. И поскольку возмущенное чувство ее не может стерпеть никакой зависимости ни от чего на свете, поскольку она не согласна мириться с тем, что она не повсюду и не во всем первая и единственная, она, представь себе, вознамерилась разом порвать все связи с тобой и со мной и вообразила себя по сему поводу бог весть какою героинею».</b>
Савиньи не так уж неправ: без Французской революции, до нее женщина едва ли могла бы возжаждать независимости и свободы; ему, серьезному, политически мыслящему человеку, республика — самый подходящий предлог для того, чтобы высказать шутливо-угрожающее предостережение. Республиканские идеи нынче уже не в чести. Савиньи опубликовал в 1803 году свой трактат о «Праве собственности», разместив утопию равенства в системе нового буржуазного права — в колесах приводного механизма. Блестящий ум, реалист, симпатичный, твердых устоев человек — и великодушный и тонко чувствующий тоже. Каролина любит его. Летом 1799 года она познакомилась с ним в загородном имении своих друзей. Одной из подруг она признается в «глубоком впечатлении», которое он сразу на нее произвел, и описывает далее свои чувства — обычная повесть, как у всех девушек ее склада:
<b>«Я не сознавалась в том себе самой, я уверяла себя, что это всего лишь участие к тому затаенному страданию, к той меланхолии, которую выражает все его существо, но скоро, увы, слишком скоро сила чувства моего убедила меня в том, что мною овладела подлинная страсть».</b>
Обычная история. Необычно лишь то, что втайне полюбившая (считающая себя, естественно, недостойной любимого человека) забывает свое горе над книгами; читает «Зибенкеза» Жан-Поля[170], который очень ей нравится, но прежде всего «Идеи к философии истории человечества» Гердера[171], которые заставляют ее «забыть собственные горести и радости в думах о благе и боли всего человечества». Тут-то она и выпадает окончательно из роли юной девицы, которой положено заботиться лишь о себе и о своих ближних. Но она и настоятельно просит подругу, чтобы та, ради бога, сообщала ей все о «С.»: «Ведь это все, что мне дозволено от него иметь: тень мечты».
Как тут не впасть в суеверие? Ведь она сама произнесла роковую формулу, определившую всю ее дальнейшую судьбу.
Она хочет соединить несоединимое: быть возлюбленной мужчины — и создавать произведения, ориентирующиеся на абсолютные масштабы. Быть супругой и поэтессой; основать и обихаживать семью — и вынести на суд общественности творчество, проникнутое дерзновенными идеями. Невоплотимые желания. Трое мужчин играли роль в ее жизни: Савиньи, Клеменс Брентано, Фридрих Крейцер[172] — три варианта одного и того же переживания: то, чего она жаждет, невозможно. Трижды ей суждено испытать самое невыносимое: ее превращают в объект.
Пока она любит, томится, страдает, молчит, учится, пишет; пока Савиньи делает первые шаги на блестящем поприще, в конце которого его ждет кресло прусского министра юстиции; пока семейство Каролины втайне надеется, что он наконец объяснится, — пока все это тянется, Клеменс Брентано, к которому Гюндероде не всегда была равнодушна, но который после некоего тщательно скрываемого щекотливого инцидента избегает ее, — Клеменс Брентано устраивает брак своего друга Савиньи со своей сестрой Кунигундой, той самой Гундой, подругой Каролины. Круг, в котором эти люди вращаются, невелик; всё у всех на глазах, у всех на устах. Савиньи, подыскивающему, собственно говоря, профессорскую жену, от Каролины становится не по себе; он мыслит шаблонами и потому не может взять в толк, чего ей надо. Он вопрошает себя, чему он должен верить — «молве, считающей ее то жеманницей, то недотрогой, то сильной мужской натурой, или ее голубым глазам, в коих отражается сама женственность».
Святая простота. Он поостережется докапываться до оснований молвы, проверять взаимоисключающие суждения. Он посватается к Гунде, которая, похоже, не ахти сколько унаследовала от гения семьи Брентано, но которая причастна образованности, культуре своего окружения. И она добросердечна, она великодушно настаивает на том, чтобы подруга Каролина была третьей в их союзе. А Савиньи того и надо. Ведь это так удобно: находясь в твердых руках, можно позволить себе завязать с женщиной, которая его все-таки интригует, шутливую, ироническую, безопасную переписку в той непринужденной манере, от которой больно лишь тому, кто любит всерьез.
«Увы, сударыня, всевышнему не было угодно, чтобы я передал Вам свое письмо в Гисене…»
Она на это: «Право, я готова не на шутку пенять небесам, что они вмешиваются в мои дела со столь неподобающей жестокостью…»
Он, узнавши, что она задумала путешествие с теткой в Марбург, находит, что, «конечно же, Вам решительно необходимо здесь осмотреться со всею тщательностью, и я могу только удивляться, как это Вы обходились без этого до сих пор…»
Можно было бы упрекнуть его в некоторой жестокости, если бы он придавал хоть малейшее значение тому, что говорит. Каролина мужественно выдерживает тон и заверяет его, что обстоятельства, к сожалению, вынуждают ее отказаться от поездки: «А среди достопримечательностей Марбурга, коим принадлежит предпочтительный мой интерес, я бы назвала некоторых ученых — или одного (в счете я не сильна)…»
И так далее. Милая болтовня, игра с огнем. Роман об избегнутой любви, написанный в стиле эпохи, то есть в письмах; только сочинители одновременно и персонажи — вполне современная черта, — да разве что именно поэтому возрастает опасность (а может быть, и соблазн) нарушения границы между литературой и жизнью. Впрочем, внутреннее действие дается лишь в подтексте — сумрачный основной мотив, мотив отречения, не должен всплывать на поверхность; его контрабандой протаскивают во фразы, тон которых — сама непринужденность: «Гунда уверяет, будто я к Вам даже несколько неравнодушна, но это не так, уж верно не так…»
Уж верно не так. Если бы только автор письма не менял мины от одной части фразы к другой, если б улыбка не сбегала вдруг с лица, если б не прорывался собственный, неподдельный голос:
<b>«Когда б Вы меня знали, Вы бы поняли, что это невозможно, но Вы не знаете меня, и Вам, скорее всего, безразлично, какая я есть, какою могу быть и какой не могу. И все же я дерзаю надеяться, я даже знаю наверное, что однажды буду принадлежать Вам как друг или как сестра; я себе ясно это представляю, и оттого жизнь моя становится много богаче; но это возможно будет лишь тогда — Вы сами знаете когда».</b>
