Вот мы и дома. Берни наполнил мою миску водой и пошел в спальню. Я немного полакал и последовал за ним.

— Ненавижу спать днем, — проворчал он, ложась прямо в одежде на кровать. Повернулся на бок и стал возиться с будильником. — Придавлю часок, не более. — Напарник откинул голову на подушку и закрыл глаза. Я же был не в настроении заваливаться на боковую — хотелось прогуляться в каньоне, поиграть в «бросай и лови» или хотя бы быстро пройтись по улице. Но Берни выглядел очень уставшим и у него на лбу снова появилась зигзагообразная борозда — может, у него что-то болит? Я вышел из спальни, скользнул в коридор и посмотрел в боковое окно: там был Игги — в своем боковом окне. От возбуждения, что увидел меня, он подпрыгивал, стукаясь передними лапами в стекло. Игги славный малый. Я тоже поднялся на задние лапы. Игги начал тоненько, пронзительно тявкать — ав-ав-ав; его голос выводил из себя всех соседей, разумеется, кроме нас. Я ответил ему лаем, но тут же подумал о Берни и заткнулся, ну если не совсем, то почти заткнулся. Затем за спиной Игги появился старик Парсонс и что-то ему сказал — готов поспорить, велел прекратить тявкать и убраться от окна, но Игги продолжал лаять, подпрыгивать и вилять куцым хвостом. Мистер Парсонс исчез, затем появился опять. Э, да он принес жевательную косточку и очень даже большую. Помахал ею у Игги перед носом и ушел. На этом кончилось все тявканье, подпрыгивание и виляние хвостом — Игги немедленно бросился за стариком. Как же мне захотелось такую же жевательную косточку!

— Чет, успокойся, — послышалось из спальни.

До меня донеслось негромкое эхо лая. Неужели моего? Ой-ой!

Я подошел к входной двери, немного покружил и улегся. Затем встал и снова выглянул в боковое окно. Никакого Игги. Не иначе трудится над косточкой. Опять захотелось залаять, и я чуть не сорвался — был совсем близок к тому, чтобы сорваться, — но успокоился и прислушался, как там Берни. Напарник дышал глубоко и размеренно. Я прошел по коридору и заглянул в спальню — он лежал на спине, закрыв ладонью глаза, его грудь медленно поднималась и опускалась. Я немного понаблюдал за ним — Берни спал. Мне нравится смотреть, как напарник спит. Скоро он проснется, и мы пойдем в каньон, или поиграем в «бросай и лови», или займемся чем-нибудь еще, о чем я недавно думал, но успел забыть.

Я зашел в кабинет, взглянул на слонов на ковре, и все еще на них смотрел, когда зазвонил телефон. На автоответчике включилась громкая связь.

— По-прежнему не берете трубку? Неужели даже при том что я дал вам задаток, я не могу рассчитывать… Господи, это говорит Марвин. Марвин Уинклман. Позвоните, повторяю, позвоните, как только будет возможность. — Щелчок.

Мне нравятся многие люди, с которыми мне приходится знакомиться, даже некоторые злодеи и бандиты. Возьмите, например, Будлза Кольхауна. Теперь он дробит щебень под палящим солнцем. А было дело, чесал у меня между ушами. Правда, это случилось до того, как он понял, что мы с Берни не принесли ему чемодан золотых монет. Зато чесал очень умело. Ну хватит об этом Кольхауне. Суть в том, что Уинклман, кажется, превращается в одного из немногих людей, которых я недолюбливаю.

Я зашел на кухню и полакал воды. Вода — мой напиток, хотя я пробовал и другие, например, пиво из колесного колпака. Это было в тот раз, когда я познакомился с байкерами. Как же мне понравились те байкеры. Вспоминая, как мы повеселились, я понюхал под столом и нашел несколько крошек. Затем вернулся в переднюю и выглянул в высокое окно рядом с дверью. Ух ты! На газоне появилась белка. Я зарычал. Она, наверное, меня услышала, потому что отпрыгнула в сторону. Но не так отчаянно, как прыгают белки, когда спасаются бегством. Вот те их прыжки мне по душе.

Прошло еще немного времени, и в проулке появился старик Гейдрих с метлой. Он посмотрел в сторону нашего дома, заметил меня и состроил неприятную гримасу из тех, какие умеют делать люди. Кажется, такое выражение лица называется глупой ухмылкой. А затем принялся сметать мусор со своей части проулка на нашу территорию — то есть делал то, что так не любит Берни. Эх, если бы я был на улице, я бы ему показал!

Старик Гейдрих ушел. А через минуту-другую мимо проехал пыльный пикап. В Долине полно пыльных пикапов, и я не очень к нему присматривался, пока водитель не повернулся в сторону нашего дома. Он пристально его разглядывал, а я успел рассмотреть его: нос с горбинкой, длинные бачки, бандана. Вот тогда я залаял — и лаял не умолкая.

— Эй, Чет, в чем дело? — В переднюю вышел Берни. Он больше не выглядел сильно уставшим, и с его лба исчезла зигзагообразная борозда. Я лаял не останавливаясь. — Что, этот проходимец Гейдрих снова сметал к нам мусор? — Берни посмотрел из окна на соседскую полосу проулка. В конце улицы Джокко свернул за угол и скрылся из виду. Напарник посмотрел в ту сторону, но было слишком поздно. Я гавкнул еще несколько раз, хотя ничего уже не мог поделать. — Ну хватит, старина; как насчет того, чтобы перекусить?

Перекусили мы очень даже славно: Берни съел сальсу с чипсами, а я большую собачью галету. Затем напарник повесил халат на дверь ванной и отправился принимать душ. Это был тот самый халат, который Леда, не понимаю почему, называла загвазданным, — никаких гвоздей на нем не было, а только изображение бокалов для «мартини» с длинноногими девушками внутри. Берни любил свой халат, он был у него давным-давно, с дней армейской службы, и некогда принадлежал его приятелю Таннеру. О Таннере Берни никогда не рассказывал, только раз, когда мы разбили палатку в пустыне, он, глядя на огонь, произнес: «Бедняга Таннер». И больше ничего не прибавил.

Но теперь он принимал душ в хорошем настроении. Я судил по тому, что он пел: прошелся по своим любимым мелодиям — «Телефон несчастной любви 77203», «Рожденный терять», «Слеза скатилась», «Море разбитых сердец». Да, в очень хорошем. Из ванной шел пар, и я приблизился к двери — люблю ощущать пар. Но что это? Наверное, Берни неправильно задернул шторку, потому что вода текла на пол. Я попробовал: горячевата и немного мыльная, но в целом довольно вкусная.

Вскоре Берни был уже одет: брюки цвета хаки, кроссовки и майка; в кофейнике урчал закипающий кофе.

— Люблю этот аромат, — заметил напарник. Берни распознавал кофе по запаху, это я знал точно. Мы вышли во дворик, он сделал глоток из кружки, я поискал под грилем чего-нибудь вкусненького, но не нашел.

— Странно, — начал напарник. — Сьюзи давно не звонила… О Боже! — Он бросился в кабинет к телефону. — Сьюзи, подними трубку, если ты дома. Я только что вспомнил про нашу встречу… ну, ту, в «Драй-Галч». Тут возникло кое-что непредвиденное… в связи с расследованием. Новые обстоятельства… Ммм… Я должен был предупредить. Извини. Пожалуйста, позвони. Или я тебе буду звонить — наверное, так будет лучше… — Он повесил трубку и посмотрел на меня. — Какой же я идиот!

Вот уж неправда: Берни самый умный из людей.

— Может, послать ей цветы? — мучился он. — Или купить какой-нибудь подарок? Но ей так трудно угодить. Вот, например, она совсем не носит серьги, которые я ей подарил. — Серьги? Я пытался вспомнить. Это те, что светятся в темноте?

Взгляд Берни упал на мигающий сигнал автоответчика, и он нажал кнопку.

«— По-прежнему не берете трубку? Неужели даже при том, что я дал вам задаток…»

Напарник выключил запись.

— Уинклман — наша головная боль. Да, Чет, большая головная боль.

Тот малый с худющими ногами и зачесанными на лысину волосами? Что-то непохоже. Джокко — вот наша настоящая головная боль.

— Чет, ты по какому поводу лаешь?

Джокко вынюхивал возле нашего дома, вот по какому.

— Успокойся, старина. Хочешь «Молочную косточку»?

Забавная штука жизнь. Только что у меня и в мыслях не было просить «Молочную косточку». А теперь я не мог ни о чем другом думать. И вскоре ее получил.

— К этому делу надо подойти по-хитрому, — сказал Берни.