— Ох уж эти чокнутые программисты. Взгляни на его вьетнамки — и сразу узнаешь. Это же Малькольм.

Малькольм? Так этот тип из бракоразводного дела нам знаком? Я сосредоточил внимание на его ступнях: длинных, кожа да кости, с тощими пальцами. Я помнил запах этих ног — он напоминал мне сыр, который Берни вынес на улицу и оставил на пару дней. Да, нет сомнений, это Малькольм. Малькольм мне не нравился. Хотя мне нравятся почти все люди, с которыми я знаком, даже некоторые преступники и насильники. Малькольм тоже меня не любил. Он был из тех типов, которые при виде мне подобных приходят в нервное состояние.

Малькольм сел в машину и отчалил.

— Ну и что, черт возьми, нам делать? — поинтересовался Берни. Как, ну и что? Разве не то же, что всегда, когда мы занимаемся бракоразводным делом? Представить улики, получить расчет и найти, где подзаправиться. — Конкретно: что нам делать с Ледой?

Леда? А при чем здесь Леда? И тут до меня стало доходить. Берни сам в разводе. У него есть сын Чарли, с которым мы видимся иногда по выходным и на праздники. По большей части Чарли живет в большом доме с бывшей женой Берни Ледой и ее приятелем в поместье Чапаррель, одном из самых приятных поселений во всей Долине. Так вот: Малькольм и есть ее приятель. Что вам еще требуется знать? Наверное, что Берни сильно скучает по Чарли, — и я тоже. А по Леде он совершенно не скучает — и я не скучаю. А еще есть Сьюзи Санчес. Она — репортер «Вэлли трибюн» и подружка Берни. От нее потрясающе пахнет — как будто мылом и лимоном, — и у нее в машине всегда полная коробка угощений. Просто душка.

Берни покопался под сиденьем, нашел изломанную сигарету и закурил. Глубоко затянулся и выпустил облако дыма. Мне нравится запах табака — сам бы курил, если бы мог. Его тело расслабилось, я сразу это почувствовал. И еще ощутил, что он задумался, — приятное состояние, будто повеяло ветерком. Я ждал; мой мозг оставался пустым и спокойным.

— Можно ей сказать, — наконец проговорил Берни. — А можно скрыть.

Он еще покурил.

— Что произойдет, если мы ей сообщим? Что-нибудь определенно произойдет. А если не скажем, может, ничего и не случится. Ничего — часто самая лучшая политика. — Он, как иногда с ним бывает, рассеянно протянул руку и похлопал меня по спине. Что касается похлопываний, в этом деле с Берни никто не сравнится, он самый лучший. — Это бомба с часовым механизмом. Но кто сказал, что все такие бомбы взрываются?

Бомбы? Нам только бомб не хватает! Мы ведь занимаемся разводом. Я, разумеется, знаю, что такое «бомбы», могу находить их по запаху. Это то, чему меня учили в школе «К-9». В «К-9» я был на хорошем счету до выпускного дня. Оставался последний тест на прыжки. А в прыжках я силен, как ни в чем другом. Но вот тут-то все и произошло. Дело было то ли в коте, то ли в крови. Кончилось тем, что меня исключили, но это свело нас с Берни, и все получилось как нельзя лучше. Однако хватит об этом. Суть в том, что я умею распознавать бомбы по запаху, а в воздухе рядом с мотелем бомбами не пахло. Работа детектива — непростое занятие, и требует терпения. «Наберись терпения, парень», — часто говаривал Берни. Это значит просто сидеть, что тоже не всегда так уж легко.

Берни затянулся в последний раз, вышел из машины и растер окурок подошвой. У него пунктик насчет лесных пожаров, даже при том, что здесь, в пустыне, не было лесов — одна эта пальма, несколько кустов, камни и земля. Он повернулся ко мне.

— Может, неведение и в самом деле благо? Давай-ка, Чет, двигать к дому.

Я не понял. Мы едем домой? Меня это устраивает, но не следует ли сначала завернуть к клиенту и забрать у него чек? Иначе зачем мы возились с этим бракоразводным делом?

Берни вернулся в машину и уже собрался повернуть ключ в замке зажигания, но внезапно застыл.

— А что будет лучше для Чарли?

Мы оставили пустыню позади и поднялись на горный перевал, где воздух всегда свеж. А я сидел и неотрывно смотрел в Долину. Она вечна и простирается до бесконечности. Воздух стал не таким свежим, и в нем появилась дрожь, небо подернулось дымкой и из голубого превратилось в оранжевое. Берни крепче сжал руль.

— Представь здешние места, когда тут проезжал Кит Карсон[1]. — Это имя время от времени возникало в наших разговорах. Не помню, что он натворил, но если что-то плохое, мы его когда-нибудь достанем. Намотай себе на ус, Кит Карсон, по тебе плачет оранжевая тюремная роба.

Показались высотные дома центральной части города — только их верхушки, а остальное терялось в дымке. Вскоре мы сами в нее окунулись. Остановились перед одной из башен и зашли в кафетерий на первом этаже. Там никого не было, кроме Марвина Уинклмана, который сидел понурившись за ближайшим столиком и смотрел в чашку. Э, да он из тех пижонов, которые прячут лысину, зачесывая на нее волосы с висков. Люблю таких. Не сочтите за обиду, люди иногда бывают очень забавными.

Уинклман поднял голову.

— Есть новости?

Человеческий пот — отдельная тема, а сейчас он был сдобрен острым привкусом беспокойства. Такой запах распространяется очень далеко, его очень легко учуять, и я учуял.

Берни кивнул и сел за стол, я расположился рядом на полу.

— Хорошие или плохие? — спросил Уинклман.

Берни положил на стол ноутбук, повернул так, чтобы клиент видел экран, и подключил камеру.

— Вот серия снимков в той последовательности, в какой они были сделаны; время обозначено в нижнем левом углу.

Уинклман посмотрел на картинки, его лицо в свете экрана казалось серым. Глаза стали еще печальнее.

— Кто это? — спросил он.

Берни несколько мгновений молчал, затем произнес:

— Разве это имеет значение?

Уинклман задумался. Его мысли были совсем не похожи на легкий ветерок, а скорее напоминали тени, и такие, от которых лучше держаться подальше.

— Наверное, нет, — вздохнул он. — Какой смысл? — И схватился руками за голову. Такое иногда случается с людьми — может, голова вдруг становится настолько тяжелой, что ее невозможно держать?

— Ммм… — протянул Берни. Когда ему неловко, он начинает покусывать губу. — У вас… ммм… есть дети?

— Мы тянули, не заводили детей, ждали подходящего времени. — Уинклман ответил нечто в этом роде, точно я не расслышал, поскольку он закрывал руками лицо.

— Что ж, в таком случае…

Клиент отнял ладони от лица, из его глаз катились слезы словно из водопровода — меня всегда интересовал этот феномен. Человеческие слезы соленые. Я узнал об этом, когда Чарли расплакался, упав с велосипеда, и я облизал его лицо. Но вылизывать Уинклмана у меня желания не возникало.

— Собираетесь сказать, что могло быть хуже?

— Согласен, избитое выражение, от которого, если разобраться, мало пользы.

Уинклман смахнул слезы с глаз.

— Извините. Глупо вымещать досаду на том, кто принес дурные вести. — Он открыл чековую книжку. — Сколько я вам должен?

Берни посмотрел на часы.

— Сегодняшний день за целый считать не будем… — Ох, Берни, Берни! — Скажем, восемь сотен.

Уинклман протянул чек.

— А у вас самого дети есть?

— Мальчик.

Клиент порылся в кармане, извлек толстую книжечку билетов и отдал Берни.

— Возьмите. — У него на глазах вновь показались слезы, края нижних век подрагивали. — Детям нравится цирк.

Берни поднялся. Я кое-что заметил на полу, но не мог вспомнить название этой маленькой штучки, пока не подхватил пастью и не проглотил. Круассан — вот как это называлось. Не так вкусно, как колбаска с яйцом, которую я нашел за мусорным контейнером в «Норт-Вэлли-молл», но тоже вполне ничего, а я проголодался, пока мы торчали в засаде. Пожалуй, мог бы уговорить еще один круассан, а за ним еще.

— Чет, ты идешь?

Мы направились к двери, и когда были уже на пороге, я обернулся и заметил, что Уинклман стоит у мусорного бака. Он снял с пальца золотое кольцо и бросил в помойку. У Берни тоже есть кольцо, очень похожее на это, — он держит его в ящике стола в кабинете. У меня в голове стала созревать какая-то очень большая догадка, но так до конца и не оформилась.