— Не обращай на них внимания, это же не твоя вина, что ты не можешь помочь им всем, — пыталась успокоить меня Санья.
Лицо горело, горло казалось распухшим, и нечего было ответить от чувства унижения. Хотелось поскорей уйти от всего и наконец-то подумать о предстоящем, об истинной причине, почему я сегодня пришла в деревню. Даже сквозь унижение и смятение я ощущала волнение.
Мы свернули на узкую улочку. Я успела заметить низкий оштукатуренный домик, на двери которого около четырех недель назад появился синий круг, — зашторенные окна, и ни движения, ни голосов. Наши ноги сами выбрали другое направление: в деревне с некоторого времени стало непринято ходить привычным путем, по мере того как на дверях все чаще появлялись синие круги, новые пути постепенно заменяли старые. Таких домов насчитывалось уже два десятка: они стояли, словно немые привидения, окруженные молчанием, границу которого никто не пересекал без особой необходимости. Жители соседних домов продолжали жить так, как если бы на месте преступного дома колыхалась всепоглощающая пустота, один взгляд в сторону которой мог поглотить и их тоже.
В деревне поговаривали, что пару раз видели жильцов этих домов, что те забирали что-то с порога или молча стояли во дворах, но никогда не покидали их, — это было либо рано утром, либо уже почти ночью. К этим разговорам относились, как и к любым другим историям про привидения, — со смешанным чувством страха и любопытства, исчезавшим с первыми лучами солнца.
На самом же деле никто не знал, что происходило с жителями меченых домов. Проще было вообще не интересоваться, ведь тишина — лучшее лекарство.
Холодный ветер обрушивался на стены домов, наскакивал на нас. В одном из дворов худой, как скелет, мужчина, в котором я признала учителя деревенской школы, втирал в кожу головы светло-коричневую смесь из глины и толченой коры — такую продавали на рынке в качестве сухого средства для мытья волос. Сама я пользовалась мыльнянкой — ее густые пучки росли у нас за чайным домиком. Мне нравилось, как она пенилась между пальцами, смешиваясь с водой. Тут я подумала, что кому-то может показаться странным, отчего я никогда не покупаю сухого моющего средства. Никогда не знаешь, где проходит граница, насколько нужно изменить жизнь, чтобы стать такой же, как все жители деревни.
Когда мы подходили к дому Саньи, я не стерпела и спросила:
— Хочу сходить на свалку. Пойдешь со мной?
Санья вздохнула.
— Не могу. Дома полно дел, — ответила она. Затем взглянула на мои бутылки и продолжила: — Если хочешь, можешь оставить их у нас. Заберешь на обратном пути. К чему их таскать попусту с собой?
— Возьми себе, — сказала я.
Санья посмотрела на меня так, словно я предложила ей полететь на спине дракона.
— Не будь идиоткой! Тебе же не дадут воды до следующей недели. Не возьму я ничего!
— Они мне не нужны. У меня дома воды хватит до конца недели. Возьми, пожалуйста.
Мне показалось, что Санья хотела возразить, но, вздохнув, она сказала:
— Ладно, только не вздумай предлагать мне когда-нибудь еще.
Вокруг колыхался густой запах. Я прошла мимо места, где протекал ручей с мутной водой, из него люди пытались наполнить водой бутылки и ведра. Родители запрещали мне даже пробовать ее, говоря, что вода на свалке нечистая и что я могу заболеть. Раньше деревенские жители сторонились ручья, но теперь, всякий раз оказываясь здесь, я видела, как кто-то набирал воду. Как-то раз, помню, даже сказала одной женщине, что вода непригодна для питья.
— А что ты предлагаешь мне тогда пить? Может, воздух или песок? — взвилась та в ответ.
С тех пор я никогда не заговаривала с кем-либо у ручья.
От неожиданности я чуть не споткнулась, увидев среди набиравших воду людей лицо с красными губами. Это Ниниа, склонившись над ручьем, черпала желтоватую водицу в принесенную бутылку. Во всем ее облике — коричневая одежда, нелепые движения — и впрямь было что-то отвратительно тараканье, при этом мне вдруг стало стыдно. А что ей еще делать, кроме как выживать изо всех сил? Что здесь делают все эти люди? Вероятно, военные платили Юкара не так уж и щедро, как Ниниа намекала нам с Саньей на площади. Она отвернулась, и я не поняла, успела она заметить меня или нет, а может, просто сделала вид, что не заметила.
Надо было идти дальше.
В постоянно меняющемся, обманчивом виде свалки сложно было ориентироваться, но я знала дорогу. Я дошла почти до самого центра, где из-под сопки бесформенного мусора торчали гигантские бетонные блоки, а рядом лежал насквозь проржавевший остов огромного архемобиля. Там, где когда-то были колеса, торчали металлические оси, приборная доска зияла пустыми глазницами, а сиденья и все пригодные металлические части давным-давно утащили. Никто никогда даже и не пытался сдвинуть железяку с места, потому что в этой части свалки не было ничего такого, чем мусорщики могли бы поживиться.
Подойдя к архемобилю, я просунула руку в дырку приборной доски и начала шарить внутри, пока не нащупала коробочку размером с чайное блюдце. Доставать ее не было необходимости, достаточно знать, что она на месте — одна из капсул времени. Такие мы с Саньей любили в детстве прятать в разных местах, складывая в них камешки, сухие цветы, самодельные браслеты из водорослей и найденные сокровища. На внутренней стороне мы оставляли отпечатки пальцев, смоченных в краске, и писали дату закладки, а на внешней — день, когда капсулу можно открыть. Обычно — через десять лет. Это был последний наш тайник, и, может, поэтому, всякий раз приходя на свалку, мы проверяли, на месте ли он.
Все в порядке. Я вытащила руку, вытерла ее о штаны и направилась к краю свалки. Еще двадцать шагов, и я оказалась на краю небольшой ямы, которую приметила несколько дней назад, похоже, сюда никто не захаживал, кроме меня, достала из сумки толстые перчатки, натянула их и принялась перебирать мусор.
Я никому не говорила, но именно серебристый диск привел меня сюда. После смерти отца онемевший дом начал погружать меня в тяжкий сон, а темнота земли тянуть к себе, суля вечный покой. Тишина эта жила не только в пустых комнатах, оставленных родителями, не только среди стен, лишенных их дыхания и звуков их шагов. Это была не рассказанная ими тишина, не высказанная вслух, — все то, что мне следовало научиться понимать. Только сейчас я ощутила, сколь мало я знала о скрытом источнике, о других чайных мастерах, о тайных союзах и правилах, о хрупком равновесии нашего существования, обо всем раскрывшемся вокруг меня, подобно темной всепоглощающей пустыне в чужом мире взрослых. А что я могла ощущать, кроме ярости, если они покинули меня, не рассказав ничего такого, что мне сейчас действительно требовалось? Почему вы не рассказали мне? Вместо них со мной теперь были только бессловесные земля и ветер.
Я еще не осознавала всей важности истории, услышанной на серебристом диске, потому что не умела соединить все ниточки, делавшие ее такой важной. Одной такой ниточкой был страх, что однажды я увижу слишком сильно понизившийся уровень воды в источнике или наткнусь в пещере на военных в синей форме с саблями наголо. Другой — робкое предположение, точнее, пустая надежда на то, что в жизни есть еще что-то, что вдалеке от деревни существует иной мир, что он не везде такой же обожженный и иссушенный, как здесь. Конечно, в голове-то все эти ниточки уже начали сплетаться воедино, и, пока еще не умея выразить эти роящиеся мысли словами, я чувствовала, что должна сделать все, чтобы отыскать недостающие кусочки истории, записанной на диске. И поэтому я начала искать их в маминых книгах, рыться в мусоре свалки, хотя понимала всю бессмысленность этого занятия, но оно помогало увести мысли прочь от неизбывного молчания, найти надежду на изменение, найти скрытую возможность, которая могла бы однажды увидеть дневной свет.
В низкой и широкой яме (я выкопала ее спустя три недели после смерти отца) валялись останки разбитой архетехники. Потребовалось немало дней, чтобы добраться до нужного места, я была почти уверена, что серебристый диск нашелся много лет назад именно в этой части свалки, — запомнились исковерканные приборы, тогда Санья не обнаружила в них ничего для себя интересного: одни были совершенно разбиты, в других отсутствовали важные детали, которые могли пригодиться для ее экспериментов. Я помнила, что диск был почти на поверхности. С тех пор свалка не раз меняла свой внешний вид, и даже если дисков изначально и было больше, то сейчас они лежат куда глубже прежнего или вообще в другом месте. Я чувствовала полную растерянность.
