Луна была полной лишь один раз после того, как я вырыла могилу. Она еще не заросла травой, и черные комья земли торчали между редкими травинками. Странно, хотя я видела все это каждый день, смерть отца оставалась по-прежнему совершенно непонятной, осознать ее присутствие в этих комнатах было не под силу. Оставленный им след оставался четким, казалось, что он все еще здесь и не может уйти, что он прошел у меня за спиной за мгновение до того, как я обернулась, что он заглянул в чайный домик, а потом туда вошла я. Его присутствие рождало тепло и грусть, мне не было страшно. Порой я произносила вслух его имя, зная, что он не ответит и даже если и услышит, то не положит руку мне на плечо. Теперь мы жили в разных мирах, и никому никогда не случалось пересекать темный поток между нами, кроме как только в одном направлении.

Очередь двинулась вперед, Санья дернула тележку со своими и моими бутылками. Песок заскрипел под повернувшимися колесами. Перед нами было еще с дюжину человек.

— Тебя здесь нечасто встретишь, — услышала я за спиной, и на мое плечо легла рука с короткими пальцами с обломанными ногтями. Я повернулась и увидела жену Юкара с сеткой на голове. С тех пор как мы встречались последний раз, ее круглое лицо словно постарело и оплыло, но губы были ярко накрашены. «Сейчас найти такого цвета помаду, пожалуй, не очень-то просто», — подумала я.

— Добрый день, Ниниа!

— Получается, тебе теперь вода нужна только для себя, — продолжила она, и ее выцветшие на солнце брови сдвинулись, придав лицу сочувствующее выражение. Ниниа похлопала меня по руке. У меня начало щипать глаза. — Есть ли какие новости от мамы?

— Связь плохая, — ответила я лишь немного дрогнувшим голосом.

Каждую неделю я посылала маме сообщение за сообщением, но от нее получила только одно, да и то сразу же после похорон. Новости, доходившие из Синджиня, были неважными, и мамино молчание пугало меня больше, чем я могла себе в этом признаться.

— Как у вас дела? — спросила я.

— Детишки страдают, — сказала она, имея в виду внуков. — Растягивать норму воды на всю семью — не такое уж простое дело, но нам еще повезло: Юкара подрабатывает в гарнизоне, а офицеры иногда накидывают сверху, ну ты ведь знаешь. — Тут она осеклась, поняв, что сказала лишнее. — Тяжко, но ничего не поделаешь. А ты, поди-ка, живешь похуже нашего? Ах, бедное дитя, и ведь нет рядом родителей, чтобы хоть помогли, одни только чайные церемонии и кормят.

Санья, заметив мое выражение лица, перебила ее.

— Извините, у вас что-то под левым глазом. Нет, с другой стороны, — сказала она, когда Ниниа подняла сетку и утерлась рукавом.

— Все?

— Кажется, я ошиблась, наверное, это морщина. Или, может быть, тень от вашего модного головного убора?

Ноздри женщины так и раздулись.

— Конечно, нынче приличной москитной сетки уже и не купишь, — сказала она и по-старушечьи поджала губы.

Мне пришлось отвернуться в сторону, чтобы она не увидела мою улыбку: ее москитная сетка была далеко не новой, и по краю красовались засохшие пятна от губной помады.

— Как твоя семья, Санья? — Ниниа попыталась перевести разговор на другую тему, хотя тон ее голоса явно стал выше.

Санья ответила не сразу. Ее беспокоило, что Минья болела уже много недель. Вода из пункта раздачи была пока еще чистой, но по деревне ползли слухи о многочисленных случаях отравления, да и родители шепчутся, якобы военные травят население, специально раздавая зараженную воду. Мне не хотелось верить этому, но свою норму я предпочитала тратить на умывание или на полив деревьев.

— Не хуже, не лучше, — ответила она наконец. — Работы у отца хватает, его, кстати, наняли ремонтировать старые дома, что на окраине, под жилье для новых акваинспекторов.

— А мама и сестра? — не унималась Ниниа.

— А что, у них все хорошо, как и у вас.

— Ну тогда передавай им от меня привет, — сказала та, немного помолчав и давая понять, что разговор на этом закончен.

— Ух, мерзкое насекомое, — пробормотала Санья.

Наступил и наш черед. Я достала транслятор и прижала ладонь к экрану: на нем высветились мое имя и мой личный код гражданина. Затем я протянула его солдату на раздаче, он подключил его к своему мультитранслятору, наполнил мои бутылки и запросил данные о выдаче недельной нормы воды: «Гражданин — Нориа Кайтио. Время до следующей выдачи — три дня». Затем он вернул мне транслятор, я отключила его и убрала в сумку.

Пока я грузила воду на тележку, Санья наполняла водой свои бутылки. Они казались страшно маленькими, я одна расходовала столько же каждый день — половина уходила только на мытье посуды и умывание.

Когда все было готово, мы отправились домой: прошли мимо нескольких лавок, где были выставлены старая посуда, мебель и прочий ненужный хлам. Пожилая женщина громким голосом пыталась выторговать себе мешок муки в обмен на пару башмаков. Для этого времени года стояла неожиданно холодная погода, и, хотя мы разгорячились, толкая перед собой тележку с бутылками, пальцы совсем окоченели. Горизонт был затянут плотными тучами, похожими на намокшее шерстяное покрывало.

— Надеюсь, хоть сегодня пойдет дождь, — сказала Санья. — У нас уже и бочки под воду во дворе приготовлены.

Я тоже ждала дождя — освежающего и очищающего, чтобы он омыл меня и природу вокруг и хоть на время подарил миру новые запахи. Однако тучи не сулили ничего, кроме редких дождинок, но говорить об этом я не стала.

По улицам прохаживались акваинспекторы в синей форме, кто-то тащил домой полученную норму воды, но в остальном все было спокойно. За те несколько месяцев, что прошли с праздника начала нового лунного года, жители привыкли разговаривать вполголоса, количество военных на улицах заметно выросло, а вокруг деревни все возводили и возводили новые казармы. Из-за нехватки воды в деревне начали разноситься запахи человеческой жизни, они проникали повсюду, накрывали дома и дворы, словно сорняки, затягивающие брошенные хозяевами поля. И всякий раз, как я приходила в деревню, они били мне в нос, пока мое обоняние не привыкло к ним.

Около местной больницы зловоние стало похожим на густую смолу. Крохотный вестибюль старинного кирпичного здания вмещал чуть более десятка человек, остальным же приходилось коротать время на улице. Кричали груднички. Одна молодая женщина — вряд ли старше меня — пыталась безуспешно успокоить своего ребенка с распухшим лицом. Другая девочка лет трех казалась настолько уставшей, что не могла ни двигаться, ни разговаривать. Ее мать, увидев меня и Санью, протянула к нам руку с поильником и попросила:

— У вас не будет хоть немного воды? Ребенок совсем болен, а мы сидим здесь уже который час.

Санья посмотрела на меня. Это было что-то новое. В деревне и раньше не хватало воды, но никто никогда не попрошайничал.

— Подожди, — сказала я Санье.

Я отлила в поильник воды из бутылки, женщина вцепилась мне в рукав.

— Благодарю вас, девушка! Вы хороший человек. Спасибо, да пребудут с вами чистейшие воды!

Она все продолжала благодарить, а мне от этого становилось только неловко. Когда я уже закрыла бутылку и поставила ее обратно на тележку, к нам подошла другая женщина, держа за руку двух малышей.

— У тебя не найдется капельки воды и для нас?

Санья выразительно посмотрела на меня:

— Нориа, нам пора идти.

Она была права: все, кто сидел в очереди перед больницей, начали посматривать в нашу сторону, точно взвешивая свои шансы и придумывая, как получше попросить воды. Если бы мы остались еще на немного, нам пришлось бы уйти без воды.

— Извините, — сказала я второй женщине. — Я прошу прощения, но я не могу, у меня больше нет.

И тут на ее лице появилось сначала недоверчивое, а потом и брезгливое выражение.

— Ты же дочка чайного мастера, не так ли?

— Пойдем отсюда, Нориа. — Санья потянула меня в сторону.

— Можно было догадаться. Чайные мастера всегда считали себя выше других.

Кровь ударила мне в лицо. Я отвернулась и начала толкать тележку на другую сторону улицы. А в спину летели какие-то беспорядочные выкрики, и было слышно мое имя.