На внутренней стороне двери вырезано семь раз по семь черточек, и краска синего круга снаружи успела давным-давно высохнуть.

Теперь все готово.

Сегодня утром мир выглядит таким, каким мы его оставили, но я все же не узнаю его, открыв дверь. Не только цвет, но и запах, и тишина — все стало другим. Я знаю, как по-разному может звучать тишина, но эта для меня в новинку.

На мгновение мне показалось, будто я родилась заново.

Я оделась в мамин свитер и завернулась плотнее в плед. Можно сойти с крыльца в носках, но мне вдруг захотелось узнать, каково это — пройтись по заиндевевшей лужайке босиком: травинки захрустели, пронзили бумажным шелестом, когда я сделала шаг, затем другой и третий.

Из-за туч выглянуло ослепительное солнце. Я много раз представляла себе прозрачную кристальность зим в эпоху архемира, но эта прозрачность совершенно другая. Белое тончайшее полотно лежало на чайных кустах, на лужайке, на волнистом песке сада камней, на деревьях и крыше чайного домика, а отражение солнца в нем слепит мне глаза.

Все бутылки на веранде пусты, лишь белый иней покрыл их исцарапанные бока. Я вынесла последнюю на крыльцо домика, подмела еще не оттаявшие призрачно-белые листья с каменных плит дорожки, оставив для себя пригоршню. Затем разбросала их обратно — так дорожка не будет казаться чересчур убранной. В этом правиле чайной церемонии отец всегда оставался непреклонен.

Вход для гостей узкий и неудобный, особенно для меня, в одежде и с бутылкой. Я вылила воду в котелок, сходила за торфом. В задней комнате вытащила из-под свитера дневник мастера и положила его на полку, где обычно хранится утварь. Поставила на поднос рядышком большой металлический чайник, глиняный чайник поменьше и одну-единственную чашку; отнесла все это к очагу, высыпала остатки чайных листьев в глиняный чайник и зажгла огонь под котелком.

Подумала об отце, жившем теперь только в моей крови и моих костях, и о маме, от которой осталась только я.

Подумала о Санье.

Я знаю, как во сне можно знать, что любишь или что знаком с тем, кто в комнате, хотя он совсем чужой.

Из котелка поднимается пар. Нужно подождать, пока на дне появятся десять пузырьков.

Я налила воду в металлический чайник, заварила слабый чай в глиняном чайнике и согрела им чашку. Потом опять наполнила маленький чайник и облила его снаружи чаем из чашки, омочив его коричневые, пористые бока. Мои движения текли плавно и мягко, как гнется дерево на ветру или волна движется по дну.

В чашке прозрачный, бледный чай, его аромат окутывает меня своей мягкостью.

Я открываю дверь ему — тому, кто должен прийти, и усаживаюсь посреди комнаты на пол так, чтобы видеть деревья, склонившиеся над дорожкой, и солнечный свет на ее гладких влажных плитах.

Не о таком конце жизни я мечтала, но он единственный из возможных. Или нет, не совсем так: я могу выбежать из ворот и броситься вперед, пока не услышу выстрел и не почувствую невыносимую боль. Пожалуй, так было бы быстрее, чем ждать приближающихся солдат — их сабли, кровь, которую я уже не смогу вытереть с дорожки, это изменило бы мой путь, но не конечную цель. Нет выхода. И все-таки я решила дышать так долго, насколько это возможно. Да, я перестану существовать, и очень скоро, но за мной придут другие, кто понесут мою историю вперед, и, кто знает, может, после них маленький кусочек мира окажется более цельным.

Церемония окончена, когда закончилась вода.

Я не вижу дальше этого двора. Не знаю, обрушились ли города и кто сегодня называет землю своей. Не знаю, кто пытается властвовать над водой и небом, не понимая, что они принадлежат всем и не принадлежат никому. Человеку не дано их удержать никакими оковами.

Мне не нужно видеть дальше этого двора. Больше не нужно.

Совсем скоро, пока я еще буду одна в чайном домике, я пойду в заднюю комнату, суну руку под полку и нащупаю щель в доске пола — это одна из старых досок, она темнее других. Я приподниму доску — она не прибита, — затем сдвину ее в сторону, чтобы открыть небольшое углубление, откуда веет холодом. Кожаный переплет дневника такой мягкий и теплый, он похож на живое существо, если его потрогать. Никто не увидит, как я опущу дневник в углубление и сдвину немного в сторону под другую доску, чтобы его не нащупала случайная рука.

Гость открывает ворота, проходит через двор и начинает искать глазами дорожку к чайному домику. Его ноги не оставляют следов на тонком снегу. Поднимается ветер, и чайный куст отряхивает с ветвей искрящуюся пыль. Сверкающие снежинки медленно опускаются на землю, тая и превращаясь в воду, сливаясь в крохотный ручеек. Я слежу за снежинками, слежу за тем, как они занимают свое место в глубоком потоке, не знающем ни начала, ни конца.

Чай оставляет сладкий вкус во рту.

Я пытаюсь не думать о Санье, но ее образ втекает водой в мои мысли, и я думаю о том, втекаю ли я в ее мысли или в то, что от нее еще осталось?

Ее образ вновь и вновь встает у меня перед глазами и не хочет уходить: она стоит в пещере у края воды, смотрит на бурлящую воду, и мне хочется верить, что она придет ко мне, но я вижу ее и другой: она уходит прочь и не возвращается. И не знаешь, какая из них двоих истинная Санья, какая из них — отражение в прозрачной воде, настолько четкое, что его можно принять за настоящее.

Я могу выбрать себе конец — тот, что мне захочется.

Солнце освещает в дверях идущую ко мне фигуру. Я протягиваю к ней руки.

Она входит в дверь.

— Вы по какому вопросу? — строго спрашивает одетый в синюю форму охранник в стеклянной будке. Вестибюль университета в это раннее утро совсем пуст.

— У меня встреча с профессором Кайтио, — отвечает девушка. Она выглядит уставшей и худенькой в сумрачном свете, вряд ли ей можно дать больше двадцати лет. — У меня нет предварительной договоренности, но не могли бы вы сообщить ей, что я здесь?

— Предоставьте ваши личные данные! — приказывает охранник, открывая окошко. Девушка протягивает ему транслятор с личным номером, охранник считывает данные с экрана, поднимает телефон внутренней связи и набирает короткий номер.

— Профессор Кайтио? — спрашивает он в трубку. — Тут юная девушка, говорит, что хочет вас видеть. Фамилия — Ванамо. — Охранник оценивающе смотрит на девушку, затем произносит с улыбкой: — Понятно. — Он опускает трубку и возвращает транслятор. — Подождите, за вами скоро придут, — говорит он.

Девушка замечает напряжение на лице спустившейся вниз Лиан Кайтио, но охранник уже занят маджонгом и не смотрит в сторону Лиан. Рядом с ними никого больше нет.

— Пожалуйста, пойдем со мной, — говорит Лиан.

Они поднимаются в ее кабинет, Лиан закрывает дверь на ключ, хватает девушку за плечи и спрашивает с нескрываемым волнением:

— Где Нориа? Что с ней случилось?

Прочитав на ее лице немой ответ, Лиан прижимает девушку к себе, и они долго стоят в полном молчании.

Санья расскажет ей обо всем позже. О том, как Нориа решила отправиться на поиски воды на Утраченные земли, что они собирались сделать это вместе. Она расскажет о том, как аквапатруль нагрянул в ее дом в тот день, когда они должны были отправиться в дорогу, как она побежала к тайному месту, где был спрятан солнцекар, взяла его и несколько недель скрывалась в Мертвом лесу. Она посылала подруге сообщения одно за другим, но все они возвращались обратно. Наконец Санья пробралась в деревню и узнала, что военные увели с собой ее семью, а на двери дома чайного мастера уже давно нарисован синий круг.

Она расскажет, как решилась отправиться через материк в Синджинь, потому что ей некуда было деваться.

Когда она расскажет все, в комнате воцарится молчание и Лиан будет сжимать мокрый носовой платок в кулаке.

— Не знаю, что вы хотите сделать, госпожа Кайтио, — скажет Санья, — но знаю, что должна сделать я. У меня для вас есть кое-что.

Она достанет из сумки потрепанный сверток, положит его на стол и аккуратно развернет.