Настя сразу стала пользоваться успехом в заведении, исполняя популярный, так называемый lap-dance. Она исполняла его, опустившись на колени на подиуме и движениями тела имитируя половой акт. Мужчины, расположившиеся за ближайшими к подиуму столиками, должны были во время исполнения танца сидеть, сложив руки на груди. Никаких вольностей не дозволялось, охрана за этим строго следила и всякий раз выпроваживала вон любителей распускать руки.

Настя получала за вечер пятьсот марок. Рафик тоже стал заглядывать в этот бар и находил для нее клиентов, которым хотелось нечто большего, чем простое созерцание. Он был достаточно пронырлив и сумел завязать нужные контакты с администрацией заведения. Час, проведенный с клиентом наедине, в номере или в джакузи, приносил Насте дополнительно еще 150 марок. Но теперь она поставила перед Рафиком свои жесткие условия — могла отказаться от обслуживания, если клиент ей не нравился. И Рафик вынужден был с этим мириться, ведь Настя продолжала служить ему единственным постоянным источником дохода.

Но все-таки работать в стрип-баре было для Насти гораздо легче и престижней, нежели просто путанить. Удовольствие от шоу получали в основном вуайеристы. Некоторые из них влюблялись в девушку, становились завсегдатаями заведения, лишь бы только на нее посмотреть, Одним из таких постоянных Настиных обожателей сделался Давор — высокий, с довольно впечатляющей внешностью хорват, лет около сорока.

Давор довольно часто приезжал в Гамбург по делам. Он занимался продажей картин и антиквариата, имел здесь крохотную лавчонку на паях с немцем, но сам постоянно проживал в Загребе. Настю он боготворил, называл не иначе, как «мое солнце» или «моя русская царевна», не скупился при этом на щедрые подношения.

Они начали встречаться в каждый его приезд и очень скоро сблизились. Постепенно Настя узнавала о своем поклоннике новые подробности.

Давор, несмотря на респектабельный внешний вид, был неудачником. Неприятности преследовали его с молодости буквально на каждом шагу. Он начал учиться живописи, но как художник оказался бездарен. Потом долго не мог найти своего места в жизни, и в конце концов его бросила жена, прибрав к рукам основную часть наследства. С другими женщинами ему тоже не везло. Причина крылась в его мужской несостоятельности. Давор перенес какую-то сложную болезнь, сказавшуюся потом на его потенции, и Насте в первую ночь их интима пришлось затратить немало усилий, чтобы привести своего кавалера в нужную кондицию. Давор очень стеснялся своего недуга и едва ли не со слезами признался, что она — единственная женщина за много лет, с кем он вновь почувствовал себя мужчиной. Насте же внимание восторженного хорвата было приятно хотя бы потому, что нашлась одна живая душа в этой чужой стране, которая о ней искренне заботилась. Ни о чем другом она даже не мечтала.

Так она жила до той самой ночи, как оказалась в номере с морячком-садистом, а потом на квартире Рафика, где во время обыска Настю арестовала полиция. Рафику тогда удалось скрыться от немецких властей. Что уж он там натворил, каким образом засветился, Настя не знала. Как не знала, куда он мог податься сейчас.

Рафик вообще был человек крайне осторожный и никогда не посвящал Настю в свои планы. О них она могла только догадываться. Наверное, оказавшись в Германии, он хотел выждать какое-то время, год, два, может быть, и больше, пока на родине все уляжется, утрясется само собой, о нем станут забывать и появится возможность воспользоваться хранящимся где-то в одном из европейских банков чемоданчиком с деньгами.

Лишь однажды, в порыве откровения и находясь в сильном подпитии, Рафик рассказал Насте о спрятанном в только ему известном месте чемоданчике с деньгами. При этом вытащил на свет и продемонстрировал ей волшебный ключик от хранилища. На следующий день он спохватился, что сболтнул лишнее, пригрозил девушке, что вырвет ей язык, если она об этом разговоре кому-нибудь даже только намекнет. Где он хранил этот ключик, Настя не знала. Но во время допроса на квартире Рафика, когда ей позволили сесть на стул возле письменного стола, Настя, отвечая на вопросы полицейских, все время нервно гладила ладонью столешницу. В какой-то момент ее пальцы оказались под столом. Настя нащупала там небольшой пластилиновый бугорок, отлепила его и сунула в карман. Ее уже до этого успели обыскать, но так ничего предосудительного не обнаружили. Повторный обыск в участке не производили. В камере Настя спокойно, во всех подробностях, смогла рассмотреть свою неожиданную находку.

В пластилиновую мякоть был впечатан маленький ключик, который ей когда-то показал Рафик. Настя вытащила его оттуда и спрятала в медальон, постоянно хранящийся у нее на шее вместе с крестиком.

Утро выдалось на редкость холодным. Обычно на старой квартире в это время года уже давно включали отопление, полы тоже были с подогревом, и о наступлении осени с ее дождями и пронизывающими ветрами вспоминалось только на улице. Но в этом доме все было иначе, даже утренние пробуждения.

Он спустил босую ногу на пол. Холодно, но и лежать под одеялом невыносимо… Спустил вторую, отогнул край одеяла и вылез. Стал на пол. В голове гудело, к горлу подкатывал комок. Голый зад тоже мерз без одеяла, поэтому Макс вприпрыжку поскакал в ванную включать горячую воду… Чудесный поток обрушился на голову. Сначала теплый, потом горячий… Минуты летели, двигаться совершенно не хотелось. Глаза открывать тоже. Но надо, время идет, хочешь не хочешь, а на работу идти надо… Решительное движение руки — и струя иссякла. Нет уж, бриться сегодня он точно не будет. Может быть, вообще бороду отрастить? Забот меньше, да и согревает зимой…

Вялые мысли, вялые вождения щеткой по зубам, вялое растирание полотенцем. Бедная головушка… Кофе! Вот он, спаситель, но его же надо еще сварить. Ладно, прорвемся… Или «пробьемся»?.. Откуда у него это выражение?.. Прошло еще где-то минут сорок, и обновленный Макс, уже в джинсах, опять вошел в прокуренную комнату. Натянул поверх майки рубашку и повернулся к окну.

Там был виден серый двор, голые ветки деревьев, невидимый дождик пузырил лужи. Никого, ни единого человека там, на воздухе. Свинцовое небо и вопли телевизора за стенкой у соседей. Нигде не оказалось сигарет, даже в потайном месте, за солидным томом энциклопедии. Зажигалок недобитых штук восемь, а сигареты ни одной… Пустые бутылки, коробки из-под сока. Жуткий запах перегара и перевернувшаяся пепельница на полу. Обычное утро в ставшей с некоторых пор привычной обстановке. Но кроме похмельного синдрома, что-то еще не так. Но что же это?..

Макс еще раз обвел глазами комнату. «Вон в углу грязное полотенце — надо его в ванную, вместе с другим грязным бельем, и вообще, давно в прачечную пора… Бумажки какие-то рассыпались. Это не те, что с работы, их он так и не нашел… Одна подушка валяется на полу, рядом с ковриком. Вторая на месте. На ней, подсунув руку под щеку, спит… как там ее зовут? Валя… Надя… Света… а, какая разница. В его рубашке на голое тело. Пускай спит, будить все равно бесполезно. Надо записку не забыть написать, куда ключ повесить… Так, дальше, стул, на нем висит синий свитер, на подоконнике карандаш и разряженная телефонная трубка… Ладно, где тут куртка? Ага, вот, все, написал, пошел… Ключ, зажигалка… Похлопал себя по карманам. Деньги еще есть, ну и все, потопал, а то уже в ушах звенит без курева…»

Щелкнув замком, он затопал вниз без лифта. Семь этажей — каждая ступенька отзывается в голове. Дверь наружу — и вот он, день, вернее, утро. Холодное, серое. Ближайший ларек маячит на углу. Перепрыгнуть ту лужу, под деревом, потом налево, обойти облезлый «Москвич», вот тут не ступить бы в грязь…

Улица. Сорванные еще сто лет назад ворота беспомощно валяются под дождем. Кто их вообще сюда прилепил когда-то, в проходном дворе? Загадка социализма. Вроде разбитых лампочек в открытых настежь подъездах…