Оомарк определенно отставал. Даже когда Бартаре разворачивалась и ждала, с похвалой ли или с критикой, он устало тащился медленным шагом. Он опустил голову, и, казалось, больше никогда не оторвет взгляда от земли под ногами. Но он не останавливался, и, наверное, Бартаре приходилось довольствоваться тем, что было.

Они пересекли открытую местность и исчезли. Мне понадобилось больше времени, чтобы повторить их путь. Добравшись до дальней стороны, я обнаружила другой откос, еще длиннее и круче. Почти прямо подо мной стояла Бартаре, опираясь спиной об эту скалистую стену. Ее руки лежали на бедрах, а голова быстро поворачивалась справа — налево, справа — налево.

Оомарк все еще спускался по стене. Потом он судорожно набрал воздуха в грудь и упал. Я обмерла, когда он не поднялся снова, а продолжил лежать у ног Бартаре. Ее нетерпение бросалось в глаза: она резко наклонилась и обеими руками схватилась за ткань его пиджака, там, где та обхватывает плечи, и потащила его, поставив сначала на колени, а потом на ноги. И хотя он снова держался на ногах, она не отпускала его, будто, если бы отпустила, он упал бы.

Обрыв представлял собой стену широкого открытого пространства, которая, может быть, когда-то была рекой, давным-давно высохшей. Хотя то тут то там среди валунов виднелись колючие кустики, здесь не было ни малейших следов лишайника или мха.

Большинство камней — темного серо-коричневого цвета. Но то здесь, то там среди них виднелись камни совершенно другого оттенка, так что они сразу бросались в глаза. Темно-красные шары не совсем правильной формы. Некоторые доходили детям до плеч. Другие можно было поднять и взять в руки. И они были разбросаны повсюду, будто какой-то гигант лениво швырнул вниз пригоршню цветных булыжников, так что они упали и вразброс покатились.

Взглянув на них один раз, начинаешь приглядываться к ним пристальнее. Кое-где они лежали близко друг к другу, а кое-где на расстоянии. Один, среднего размера, где-то не выше пояса Бартаре, располагался недалеко.

Таща за собой Оомарка, девочка подошла к этому камню и подобрала булыжник. Она ударила им по красному шару. В ответ прозвучала музыкальная нота, как звон колокольчика. Бартаре слушала, пока не смолкло и слабое эхо.

Она снова обхватила плечи Оомарка и резко, сильно его встряхнула. Я видела, как ее губы движутся, хотя не могла уловить шепота.

Но что бы она ни говорила, это действовало. Он наклонился взять кусочек камня и облокотился о булыжник, который она уже ударила, в то время как его сестра перешла к большему камню.

Она махнула рукой. Оомарк ударил по своему булыжнику, а она в это же время ударила по тому, который выбрала. Прозвучали две ноты — но они заметно различались.

Бартаре покачала головой и кивнула Оомарку. Они пошли пробовать вторую пару. Но ее не смутило то, что она сочла неудачей. Оказалось, Бартаре готова была проработать всю равнину. Когда они отошли уже довольно далеко, я тоже спустилась с обрыва.

Вся моя надежда была на то, что Бартаре так погружена в это занятие, что не увидит меня, хотя что буду делать, если попадусь — я не имела ни малейшего понятия. Только была уверена, что моей обязанностью было оставаться с детьми.

Я добиралась до дна долины, оглушаемая почти непрерывным звоном музыкальных камней. Иногда они звучали почти в унисон. А как-то раз Бартаре подала Оомарку сигнал, чтобы он попробовал еще раз. Но что бы она ни искала, ей пока не удавалось этого найти.

Они прошли уже половину этой долины, когда я последовала за ними, петляя между камнями. Я поскользнулась и выставила вперед руку, чтобы не упасть. Коснулась ладонью одного из красных шаров — и отдернула руку. Будто моя кожа и плоть на мгновение прикоснулись к горячей печи, может, не настолько горячей, чтобы обжечь, но достаточно теплой, чтобы напугать.

Я осторожно потрогала один из обычных серых булыжников, и выяснила, что он не теплее чем обычный камень, нагретый на солнце, намного меньше чем красные. И я очень старалась к красным больше не прикасаться. Потом взглянула посмотреть, где Бартаре, и увидела, что она пристально смотрит на меня. Она подняла правую руку и сделала жест, будто кидает что-то, и словно бы световая пика ударила мне в лицо и ослепила глаза.

Сколько времени ослеплял меня этот блеск — не могу сказать, ибо воистину это было ослепление. Когда зрение ко мне вернулось, дети были уже далеко, не у противоположной стороны долины, к которой они ранее направлялись, а слева от меня.

Мигая, чтобы избавиться от остатков тумана в глазах, я увидела, что они все еще колотят булыжниками по каменным шарам. Я попыталась идти за ними, но мои ноги словно попали в какую-то предательскую ловушку. Я раскачивалась, но не могла оторвать их от земли.

Я боялась. И все-таки изо всех сил рвалась за теми двумя, уходящими все дальше и дальше. Скалы там были выше и скрывали перемещения детей; вскоре я и вовсе потеряла их из виду.

Как только они исчезли, мои оковы будто сразу спали. Я пошла, пошатываясь, хотя двигалась с таким трудом, что не осмеливалась спешить. Мелкие камешки почти дьявольски скользили и свободно перекатывались у меня под ногами. Мне приходилось ползти там, где хотелось бежать, цепляться за камни, чтобы протащиться вперед.

Кое-как я дотащилась до того места, где скалы были выше, и начала пробираться между ними, пока, наконец, не вовремя покатившийся камень заставил меня потерять равновесие, и я упала, больно подвернув лодыжку. Я осторожно потерла ее, опасаясь, как бы это не оказалось растяжение связок. Но, встав, обнаружила, что еще могу кое-как ковылять.

На этом камешки и гравий словно успокоились и стали попадаться все реже и реже; дорога тоже становилась ровнее. И вот, наконец, я стояла меж двух скал, каждая выше человеческого роста, опираясь рукой на одну из них, и вглядывалась в лежащую передо мной открытую местность, усыпанную красными камнями, намного больше, чем те, что были в первой долине. А вот и дети.

Оомарк тащился, будто бы из последних сил. Я слышала отдаленное бормотание, которое приняла за голос Бартаре, побуждавший или заклинавший его идти дальше. Как-то он отшвырнул камень, который нес, и развернулся, будто собираясь уйти. Но Бартаре метнулась очень быстро — исчезнув с одного места, почти моментально появилась в другом, преградив ему путь. Я видела лицо Оомарка. Щеки его были красными, со следами размазанных слез. Ясно было, что он слушался сестру против воли.

Она указала на другой камень, который он поднял. Его плечи так поникли, что мне захотелось подбежать к нему и стать на его защиту. Он медленно развернулся и побрел к ближайшей из красных сфер так, будто и не видел самого камня, но чувствовал, что он именно там.

Бартаре снова понеслась со скоростью молнии, и мне подумалось: она настолько погружена в то, что делает, что ничего более не замечает.

От камня, который ударила Бартаре, прозвучала низкая нота, и я услышала, что она издала крик торжества. Она не двинулась с места, но махнула Оомарку рукой, чтобы он постучал по другому камню.

Он ударил по нему, а она снова стукнула по своему камню. Ноты были очень близки, но не совпадали. Только когда ее брат подошел к третьему камню, она получила, что хотела. Оба звука слились в одну ноту.

Бартаре слушала, немного склонив голову на бок, не отводя глаз смотря вперед, будто ожидая там что-то увидеть. И когда после долгой паузы ничего не произошло, она сигналом приказала брату ударить еще раз.

И еще раз этот долгий пульсирующий звук сотряс и воздух, и мое тело. Я слышала, что звук может восприниматься вибрацией, но ощущение, что тебя пронизывает певческая нота, устрашало — настолько, что я знала: необходимо остановить то, что делают дети. Осознанно или нет, но Бартаре будила силы, которыми наш мир управлять не способен.

Я сделала шаг вперед; лодыжка болела. Оомарк снова отшвырнул камень, которым стучал, и стоял, подняв правую руку, закрывая ею лицо, словно от удара. И хотя я слышала, как Бартаре ругалась, он больше не шелохнулся, чтобы выполнить ее приказания.