Некоторое время он лежал неподвижно, ничего не чувствуя. Он знал, что сделал то, ради чего пришел: уничтожил — хотя бы на время и только в этом мире — маску и тех, кто ей служил. Но никакого торжества он не испытывал. Он словно смотрел видеозапись, в которой сам не принимал участия.

Андас надеялся в этот последний миг, когда превратил себя в смертоносное оружие, умереть быстро и без мучений. Но, кажется, сила, которую он пробудил, уберегла его, и теперь ему предстояла куда более страшная и долгая смерть. Но и об этом он думал отстраненно и только надеялся, что эта отстраненность сохранится. Если энергия выжгла в нем весь страх и все чувства, тем лучше.

Наконец его сковало оцепенение или сон. Скиммер продолжал уносить принца от зловещей горы к земле, ждущей возрождения.

Проснулся Андас не в скиммере, а в постели, в стенах крепости. Итак, он все-таки вернулся — вернее, его вернул запрограммированный на возвращение скиммер. И снова никакого торжества, только огромная усталость. Ему хотелось опять закрыть глаза и уснуть. Возможно, это были первые симптомы того, что ему предстоит испытать перед кончиной.

В поле его зрения что-то появилось. Рядом стояла Шара — но Шара изменившаяся. Узел плотно заплетенных косичек исчез. Теперь ее лицо, по-прежнему худое и истощенное, окружал ореол волос. Она словно сбросила бремя лет. Она была молода, в ней горел свет, который делал ее не похожей на ту женщину, что оплакивала умершего императора. Но хоть сейчас она и не плакала, ей предстояло смотреть, как умирает второй император. Ледяной кокон внезапно лопнул, и Андаса затопили чувства. Никто не будет его оплакивать. Навалилось одиночество, такое сильное, что он не мог этого вынести. Андас сомкнул веки. Но, кажется, она не хотела оставить его в покое.

— Андас! Андас!

Он неохотно вновь открыл глаза. Она стояла на коленях у его постели, ее лицо было совсем близко. А в ее глазах блестели слезы. Одна слеза ясной каплей скатилась по коричневой щеке.

— Андас...

— Дело сделано, — сказал он. — Старуха уничтожена... может быть, навсегда. Правь в безопасности, императрица!

— Только вместе с императором! — ответила она. — Андас, врач... он не нашел никаких следов влияния радиации. Ты не умрешь!

Он уставился на нее. Она говорила правду — он видел это в ее лице. Не умрет? С такой дозой облучения, которую ему назвали? Это невозможно! Человеку такого не выдержать.

Человек! Неужели он наконец получил ответ на свой мучительный вопрос? Неужто он, Андас, — мнимый император, андроид? Вот и доказательство.

— Я не то, что ты думаешь. Я не император, я даже не настоящий Андас. — Надо ей рассказать, прежде чем она продолжит строить воздушные замки. Она добра, но она человек, и то, кто он на самом деле, должно вызывать в ней отвращение.

— Ты Андас! — твердо сказала Шара. Взяла его за руки. У него не было ни сил, ни желания вырваться. Она прижала его руки к своей груди. — Ты император Андас, в этом нет никаких сомнений.

Как заставить ее понять? Остается сказать всю правду.

— Я андроид... я сделан в моем мире так, чтобы походить на настоящего Андаса. Но я считал себя настоящим Андасом.

— Ты и есть настоящий Андас...

— Нет! — Он почувствовал прилив сил — теперь, когда необходимо было дать ей понять, кто он такой на самом деле. — Это и есть доказательство. Я андроид. Человек не может выдержать такое облучение. Понимаешь? Я не человек!

— Брат. — Показалась рука, поросшая мехом с тыльной стороны, и легла ему на плечо. Андас повернул голову и увидел Йолиоса.

— Скажи ей, — попросил он саларикийца. — Расскажи нашу историю целиком. Она не должна верить...

— Он все мне рассказал, Андас. Рассказал, когда ты пошел на верную смерть. Неужели ты думаешь, что врачи не сумели бы установить, что ты андроид? Нет, они считают, что тебя исцелила та сила, с помощью которой ты уничтожил Старуху. Она могла бы убить тебя, если бы ты не был облучен. Одна сила уравновесила другую, и это тебя спасло.

— Нельзя по-человечески относиться к андроиду...

— Невозможно сделать андроида таким человечным. Ты человек. Поверь... прими это, — упрашивала она.

Но он смотрел на Йолиоса. Саларикиец улыбнулся.

— Если ты андроид, то я тоже, но мы все же достаточно человечны, чтобы быть людьми. В таком случае какая разница, брат? Тебя это дважды спасло. Радуйся!

— Радуйся... — Шара придвинулась. У нее были теплые ласковые губы.

И он сдался. Настолько человечен, чтобы быть человеком. Он поверит в это.

Несколько дней назад (никогда больше не буду доверять отрезкам времени и с уверенностью заявлять: «Прошел день; это длилось неделю; мы прожили год!») мне показали несколько очень старых лент, переписанных, без сомнения, с лент, которые изначально были записаны на легендарной Земле. И кое-что из информации, которая на них хранилась, настолько напоминает события моей собственной жизни, что мне ничего не остается, как поверить, что те, кто впервые записал их, — тому назад много веков, окутанных плотным туманом времени, так много, что не сосчитать и планетных лет — намного больше, чем число звезд на небе — прошли тем же путем, на который направила меня судьба и собственное упрямство.

Не будь у меня неоспоримых доказательств о том, что произошло со мной и еще несколькими людьми, то, возможно, сочли бы, что я плету пеструю ленту выдумки, чтобы изумить легковерных. Но это во многом правда, и ленты тому доказательство. Я родилась на планете Чалокс в 2405 планетарном году После Посадки. Мне было между шестнадцатью и семнадцатью, планетных лет, когда я покинула Чалокс и перелетела на Дилан. И с тех пор я не постарела даже на год — а, тем не менее, сейчас уже 2483 год!

Время! Иногда, когда я хмуро смотрю на эти даты и думаю о том, как мимо меня пролетели эти годы, ко мне возвращаются такие страхи, что я лихорадочно хватаюсь за какое-нибудь дело, вкладывая в него все свои силы и мысли, пока душащая меня волна паники не ослабеет. Если бы не Джорс, к которому я могу потянуться и прикоснуться, который разделяет мое бремя, то… Но об этом вообще не буду думать — ни сейчас, ни потом, никогда!

Как уже говорила, я родилась на Чалоксе. Моим отцом был Рин Халкроу, разведчик-исследователь. Он был из талгринцев, то есть из потомков Второй Волны распространения землян. Моя мать была форсманкой, из семьи торговцев. Форсманцы тоже были людьми, но Первой Волны переселенцев, и мутировали от существ, которых считали настоящими землянами.

Их брак был чисто планетным, что вполне обычно для служащего, и продлился он три чалоксных года. После церемонии разрыва уз мой отец был переведен в новый исследовательский отряд, осваивающий приграничные планеты. Он оставил мою мать с отличной «пенсией» и свободой, которой она могла воспользоваться, чтобы заключить новые узы, если захочет — или если захочет ее отец, ибо форсманцы очень строго придерживаются семейных правил, а самые важные решения принимает старший мужчина клана.

Моя мать нашла нового мужа — это было делом нескольких месяцев — одного из двоюродных братьев, тем самым сохраняя свое приданое от первого брака в рамках клана, что ее соплеменники сочли очень практичным и справедливым соглашением.

Меня же определили в детский дом для детей служащих, в Латтмахе. Расставание было окончательным. Больше я своих родителей никогда не видела. То, что я девочка, представляло некоторую проблему, так как большинство детей от таких браков — это мальчики, и их с детства готовят к государственной службе.

К несчастью, я унаследовала пол матери, но любопытство и дух отца. Я была бы очень счастлива, если стала разведчиком, исследовала отдаленные места и невиданные виды. Из всех лент мне больше всего нравилось читать отчеты об исследованиях, о торговле на примитивных планетах и тому подобное. Может, я хорошо вписалась бы в свободные торговцы. Но среди них женщины настолько редки, так охраняемы и лелеемы, что, наверное, в любом из их космических портов я была бы как в тюрьме, редко видясь со своим супругом, и ограничена законом о праве на повторное замужество только по прошествии установленного срока с того момента, как корабль моего мужа будет признан пропавшим без вести.