— И пойду! — На самом деле, идея была здравая. Нет, не диктором, конечно, но вот про радио и, может быть, даже кино следовало подумать.

Ну, она ведь не просто так карьеру в своей фирме сделала. И то, что «осела» на кадрах, так то был компромисс между деньгами, рисками и трезвым пониманием сложившейся в руководстве компании иерархии. Качества, без которых топменеджер состояться не может, у Татьяны вполне присутствовали. И если она об этом на время забыла, так это было всего лишь «похмелье» после «переноса». Но после того как Олег ей это перед поездкой в «домик в деревне» весьма грамотно разъяснил, она в себя снова поверила, а поверив, приняла к сведению. Проблема в том, что опыт этот совершенно не подходил к освоению искусства вокала.

— И пойду! Только бы тебя не видеть! — Заявила она, ярясь и скандаля, одной стороной своей натуры, скажем так, французской, и, обдумывая «богатую» идею, другой. — Надоел, хуже горькой редьки! Мужлан! Хам и фанфарон! — Все три эпитета, что называется, мимо кассы, но когда это логика правила в «семейных сценах», а сцена получалась вполне семейная. — Только ума и хватает, что тонкую артистическую натуру по адресу «на» послать.

— Куда я тебя послал? — От такой несправедливости Федорчук буквально «взвился», разом забыв обо всех «взятых на себя обязательствах». — Ещё не послал ни разу. Но если пошлю, ты не пойдёшь, а побежишь! — И добавил, вздохнув. — А я впереди побегу, дорогу показывать. И кое-кто меня пенделями подгонять будет. И поделом.

— «Душераздирающее зрелище» — голосом ослика Иа прокомментировала Жаннет — С удовольствием погляжу на это… Но Татьяна уже «натягивала удила». — И даже поучаствую. Хотя, боюсь, не протолкнуться будет среди других претендентов…

Откровенно говоря, настроение у Виктора было такое, что он с удовольствием сейчас полаялся бы с кем-нибудь, что называется «до рукомашества». Но с Таней ссориться очень не хотелось. По многим причинам. И, наступив на горло собственной песне, он решил. это дело тихо «слить».

— Извини, — сказал он и даже улыбку из себя выдавил. — Сорвался. Я, видишь ли, тоже не совсем профессионал в этом деле, но, если подумать, советы давать имею полное право. Я тебя со стороны оцениваю. И то, что я вижу, мне пока не нравится. И ключевое слово здесь не «мне», а «пока». Прости, Танюша, старого дурака … — Он криво усмехнулся, представив, как «смотрятся» эти слова в его нынешних устах. — Давай лучше перерыв сделаем. Коньячку по капельке выпьем — для общего тонуса, о постороннем поболтаем…

Виктор встал из-за рояля и, ловко освободив от пробки пузатую бутылку с затейливой надписью на этикетке, плеснул по капельке в два коньячных бокала. Один из них он с лёгким поклоном протянул Жаннет.

— Не буду я коньяк! — «Отходя», буркнула Татьяна, которой ругаться вдруг совершенно расхотелось. — И вообще, не слишком ли много вы все пьете? — Прищурилась она, коснувшись одной из наиболее болезненных в их «общежитии тем». В конце концов, если бы не алкоголь, то и она, может быть… — Дорвались? Молодость вспомнили! Алкаши-любители! — сказала уже по-русски и уже не «Жаннет», едва не предоставив бокал силе земного притяжения. Но все-таки удержалась, не треснула об пол, но зато автоматически потянулась к лежащему на столике серебряному монстру-портсигару Виктора, и, как и следовало ожидать, наткнулась на ироничный взгляд синих глаз.

— А ты-то куда руки тянешь? — Усмехнулся он, пододвигая тем не менее, портсигар поближе к Татьяне. — Эх, нет на тебя ремня! И так голос «сиплый», а ты его ещё и никотином посадить хочешь? Вредительница! Пятьдесят восьмая статья, никак не меньше!

— Типун тебе на язык! — Упоминание таких статей сталинского Уголовного кодекса у понимающего человека могло и инфаркт миокарда вызвать. А Татьяна, между прочим, один настоящий допрос уже пережила и не так чтобы давно.

Однако по существу Виктор был прав.

«Он прав, — решила Татьяна, с этим «образом» пора заканчивать».

Притворно надув губы, Жаннет поискала глазами что-нибудь увесистое и решительно направилась к лежащей на рояле тяжёлой папке с нотами. Поудобнее перехватив её двумя руками, мадемуазель Буссе постаралась «незаметно» зайти Федорчуку за спину. Тот, внешне поглощённый процессом смакования ароматной турецкой папиросы, внезапно сделал шаг в сторону, уходя с линии «атаки», повернулся через правое плечо и мягко перехватил левой рукой уже занесённую для удара папку.

— Нотами? По голове? Ты знаешь, сколько крови мне стоило, перенести все наши «ля-ля-ля» на ноты? — Улыбнулся он. — А ты ими… меня… Впрочем, есть в этом что-то утончённое, во всяком случае не ледорубом по затылку.

— Пусти! — тихо сказала Жаннет — Всё равно я тебя подстерегу и тресну чем-нибудь тяжёлым по голове.

Угроза звучала слишком «серьезно» и слишком «естественно», чтобы быть правдой.

— Ладно. Всё, всё, всё! Сдаюсь! Побаловались и будет. — Федорчук примирительно поднял руки и, воспользовавшись секундной растерянностью Жаннет, обезоруженной этим жестом, быстро, по-мальчишески, чмокнул её в щёку. Увернувшись от наносящей удар нотной папки, он с ехидным смешком отбежал на безопасное расстояние и спрятался за роялем. — Всё-всё-всё, я тебя боюсь: садись в кресло. Отдыхай и слушай.

«О-ла-ла! — Татьяна чуть не засмеялась вслух. — А бизнесмен-то наш, похоже, втюрился в комсомолочку-красавицу! Жаннет? Как тебе нравится этот Кларк Гейбл? Не хочешь побыть в роли Скарлетт? Хи-хи, я подумаю об этом завтра!»

Всё ещё с выражением «крайнего возмущения» на лице и, не выпуская из рук ноты, Жаннет уселась в глубокое кресло и, с видимым удовольствием сбросив туфли, подтянула под себя ноги. Получилось очень уютно и… весьма эротично.

— Ну, вещай, мучитель! — Гнев сменился на милость. Но надолго ли? Этого Виктор не знал. — И выдай папиросу, не жмоться, а то мне придется идти в свою комнату…

— Да, на здоровье! — Виктор открыл портсигар — вот им, если в висок, действительно можно было убить — и «предложил даме папироску». — Глоток коньяка? — Он чиркнул спичкой, давая прикурить и вопросительно взглянул в голубые глаза.

— Но только глоток.

«Кажется, у нас снова мир. Или хотя бы перемирие…»

— Итак, revenons a nos moutons[246]. — Федорчук «задумчиво» почесал кончик носа и снова сел за рояль. — Худо-бедно, пока всё идёт нормально, — сказал он для разгона. — С репертуаром определились. Вчерне отрепетировали…

Жаннет сидела, свернувшись в кресле калачиком. Подобрав под себя ноги и подперев подбородок ладошкой, казалось, была само внимание. Только блеск глаз выдавал готовность в любой момент «обострить ситуацию» до любой потребной степени.

— Будем выстраивать безукоризненную программу, чтобы «катать» минимум год. — Это возражений у Татьяны не вызывало. — Два отделения с эмоциями, как на качелях: взлёт — спад, плато, новый взлет… Начнём с «боевиков», потом лирика, потом снова под дых слушателю, а в конце что-нибудь слезогонное.

— Это всё конечно очень интересно и где-то даже правильно, — слегка растягивая гласные, ответила Таня, будто копируя кого-то, и даже дымком табачным приправила, — однако как там у нас насчёт разницы в восприятии?

— Представь, что ты играешь для своих бабушек и дедушек, — предложил Виктор, в тайне радуясь, что разговор вошел в конструктивное русло. — Впрочем, наш репертуар вполне себе «стариковский». Олег, когда говорил про «листья желтые» и «вернисаж», знал, о чем говорит. Психолог все-таки.

— Ну, подбирал, допустим, не только Олег…

«Обана! — в смятении подумал Виктор. — И чем же он ее так?»

— Музыку записывал ты, переводы делали ты и Степа…

— А «Бесаме мучо»? — Возразил Виктор, принципиально не принимавший несправедливость. — А Парижское танго?

— Ладно, — «кивнула» длинными ресницами Таня. — Дальше-то что?

 «А ведь она сознательно или нет, копирует интонации Ицковича. К гадалке не ходи! Эк её…».

Тут, как нельзя кстати, Виктор вспомнил нетрезвые, но оттого не ставшие менее актуальными, откровения одного персонажа из прошлой жизни. Не самого выдающегося, но вполне себе крепкого профессионала — продюсера. Был у этого работника, с позволения сказать, шоу-бизнеса маленький пунктик, — после первой бутылки и до начала третьей, — он любил делиться «секретами» своего непростого и, — «оч-ч-ень опасного. Слышишь, Витька, смертельно опасного! Не затрахают до смерти, так сопьёшься…» — ремесла.