«То только матом!»

Сегодня мадемуазель Буссе кокетничала напропалую, умудряясь временами побивать даже такого признанного мастера «женского троеборья», каковой, несомненно, являлась баронесса «Как-ее-там». Одна беда — она строила глазки Витьке и Степе, а его едва ли не игнорировала. Был, правда один момент, когда в гостиной они устроили спевку… Он играл на рояле и пел, специально — то есть, с ясной целью! — перегнувшись через сидящую у инструмента Татьяну. Очень, надо сказать, интимная поза, намекающая к тому же на еще более «интересные» обстоятельства. И она не возмутилась, не отстранилась… Напротив, откинулась вдруг назад, так что возникло уже нечто недвусмысленное, и, однако же, не случилось ровным счетом ничего. Ничего… И сейчас она тоже сделала вид, что не видит — не чувствует — направленного на нее вопросительного взгляда.

— А во что будем играть? — спросила Кайзерина.

— В пирамиду. — Предложил Виктор.

— Я в русский не умею. — Надула губки женщина. — Давайте в пул.

— Согласен, — кивнул Олег. — Можно в «Девятку», но, учитывая, какой год на дворе, скорее в «Восьмерку».

— Пул есть чисто американский национальный блуд. — Заявил Степан. — Поэтому, если не в русский, тогда — в снукер[216].

Как тут же выяснилось, Степан подал золотую идею. В Снукер, по тем или иным причинам, умели играть все. Однако неожиданно планы едва не расстроились, и случилось это из-за Татьяны, заявившей, что играть не будет, потому что не хочет, потому что это дурацкая игра, потому что от треска шаров у нее болит голова, и месячные раньше времени начинаются…

— Лучше раньше, чем никогда. — Холодно заявила Кайзерина и встала из-за стола. — Кузен?!

Олег бросил взгляд на Татьяну, но она снова его проигнорировала, оживленно обсуждая что-то со Степаном.

«Вот же шармута[217]!» — Зло подумал он и тоже встал из-за стола.

— Иду! — В висках шумело, и перед глазами только что не кровавый туман, как в давешнем сне про драку в Берлине с красными. Его — что случалось с Ицковичем крайне редко, а с фон Шаунбургом, кажется, не случалось никогда — била злая нервная дрожь.

Вот так и вышло, что они тут играют втроем, а эти остались в гостиной — в гостиной ли? — вдвоем.

— Я вам не мешаю? — Спросил Виктор, не без ревности наблюдавший, как баронесса клеит собственного кузена.

— Нет. — Качнула головой Кисси и, поднеся рюмку к губам, выцедила водку таким движением, что у Баста даже пот на висках выступил. — Я на бильярдном столе не отдаюсь, я на нем играю.

И, передав — не глядя — пустую рюмку Басту, она потянул кий с плеча. Несмотря на выпитое, получилось это у нее весьма элегантно. Кайзерина вообще оказалась классным игроком. Стойка, размер удара, хват и то, как она делала мост, — все у нее было не просто хорошо, а отлично, но и оценить это мог далеко не любой. Баст, впрочем, мог и, разумеется, оценил.

«Перескок[218], и какой!»

— Свой!

— Это следует обмыть!- Радостно хохочет Виктор, которому «достался» вид сзади на взбирающуюся на стол — иначе было не дотянуться до битка — «госпожу болгарскую баронессу». Потрясающий, следует отметить, вид. Особенно в мужских брюках.

— Ты прелесть, Кисси! — Олег поклонился ей и спросил с притворным придыханием:

— Не желаете ли выпить, мадам?!

А в половине первого — или это было уже начало второго? — она увидела саламандру. Огненная ящерка выскочила из гудевшего от жара пекла между вовсю полыхающими поленьями и, устроившись на медленно прогорающей обугленной деревяшке, стала нежиться среди белых, желтых и оранжевых язычков пламени, пробегавших прямо по ней.

— Смотри, — сказала Таня, оборачиваясь к Степану. — Ящерка.

— Саламандра. — Кивнул он. — Совсем как в рассказе Бенвенуто Челлини.

— Челлини… — Напряглась Татьяна, но кроме какого-то исторического романа, даже не читанного, а всего лишь пролистанного в юности, ничего не вспомнила.

«Асканио[219]? Так что ли?»

— Он был скульптор, ювелир и уличный боец, — пришел ей на помощь Степан, заодно удержав Таню от падения.

Почему ее вдруг качнуло, она не знала, да, честно говоря, и не хотела знать. Ей было удивительно хорошо, и портить замечательное настроение из-за всяких глупостей было жаль, и более того…

— Челлини рассказывал, — Степан не то чтобы удерживал ее от падения, она практически лежала теперь на его руке, — что в детстве он увидел саламандру в огне очага, и отец дал ему затрещину, чтобы он никогда не забывал об этом замечательном событии.

— Гм. — Сказала Таня, обнаружив, что ящерка исчезла, растворившись в огне. — Пожалуй… мне будет трудно взобраться по лестнице.

— Не проблема! — Степан одним движением — резко и совершенно неожиданно для Татьяны — подхватил ее на руки и с силой выдохнул воздух: — Вес взят!

— Браво! — Рассмеялась она, чувствуя себя совершенно замечательно в его крепких руках. — Вперед, баронет. Докажите, что…

— Что именно? — Спросил он, поднимаясь по лестнице. Его пошатывало — это факт, но он шел, а Таня и думать не думала о возможности падения. Ее голова была занята другим. Там в теплой и сладкой розовой полумгле плавали тяжелые рыбы желания, такие горячие, что и без того теплые, как в тропиках, воды начинали кипеть и испаряться.

— Что? — Переспросила она, вынырнув на мгновение из своего «внутреннего мира».

— Ты сказала, я должен доказать… — Он дышал тяжело, но шел по-прежнему быстро. — Что я должен доказать?

— Не знаю… — Наверное, ей следовало смутиться, но жар, охвативший ее тело, заставлял кипеть кровь и не оставлял места ни для каких других эмоций.

— Ну вот вы и дома, моя госпожа.

А Таня и не заметила, когда и как оказалась снова в своей комнате. При том она уже не возлежала на руках Степана, а стояла — хоть и не очень уверенно — на своих собственных ногах и смотрела на своего vis-a-vis[220]. А в глазах Степана…

«Но ведь не воспользовался… джентльмен!» — Но в этой мысли неожиданным образом присутствовало не только восхищение галантным денди лондонским, но и раздражение: «Ну почему мы все должны делать сами?!»

Она отступила на шаг назад, поводя взглядом из стороны в сторону — то ли разыскивая сигареты, то ли недоумевая, куда это ее вдруг занесло — потом еще на шаг, и повернула вправо — два шага, шаг — и влево…

— Что? — Спросил Степан, глядевший в ее глаза, как загипнотизированный, и, как завороженный, следовавший за Татьяной без ясного понимания, зачем он это делает. — Ты в порядке?

— Тссс! — Ответила Татьяна, обнаружив, что ее «танец» удался.

— Я…

— Молчи! — Она толкнула его в грудь, и толчок этот был не таким уж сильным, но зато такого рода, что ни один мужчина не мог — просто не имел права — устоять на ногах. Не устоял и Матвеев, «бездумно» и «беспомощно» упав навзничь, тем более что за спиной его по точному расчету Татьяны — пьяной, но не потерявшей еще разумения — находилась ее собственная кровать.

— Партия! — Кий полетел на стол. При этом Кайзерину отчетливо качнуло, но она устояла на ногах, улыбнулась победно, цапнула со стойки бара, куда привели ее начавшие вдруг заплетаться ноги, рюмку с киршвассером — даже не заметив, что это не ее рюмка — опрокинула ее над жадно раскрывшимся ртом и обернулась к Басту, едва снова не потеряв равновесия.

— Партия, милостивые государи! — Сказала она по-русски и загадочно улыбнулась. В тени ее длинных густых ресниц клубился колдовской зеленый туман.

— Партия, милостивые государи!

— Есть такая партия! — Шутливо поклонился героине вечера Виктор, и шутка его неожиданно показалась Олегу до того смешной, что он только что не заржал, как боевой конь. Но, тем не менее, он засмеялся и от того, быть может, пропустил момент, когда рыжая «Лорелея»[221] неожиданно для всех — то есть, для себя в первую очередь — начала падать лицом вниз.