— Хотите есть? — спросил другой, тот, что пошире — «Михаил»

— Нет, на корабле успели пообедать, — ответила Татьяна. «Вовремя «коллега» посоветовал-напомнил: в городе еда другая будет».

Сели в «Красную стрелу».

«Слава богу, хоть купе, пусть и с мужиками». Ну у этих «мужиков» работа такая…

Лейтенанты бдели-бдили по очереди. В Твери, которая Калинин, Татьяна проснулась, — вышла из купе, и сразу подхватился и Миша, — «курить очень хочу»…

Белая ночь в Петербурге? — Черный день в Ленинграде!

Москва встретила ярким солнцем и легким морозцем.

«Семьсот километров, а светает на два часа раньше». — Подумала Татьяна, выходя на перрон Ленинградского вокзала.

Впрочем, никакой самостоятельности. Их встретили у вагона.

— Машина на стоянке, сказал встречавший — молоденький паренек в пальто и ушанке — отобрав у лейтенанта второй — Танин — чемодан.

Мотаясь по Европе, Татьяна не испытывала особенного удивления и «временнОго» шока у нее не было: заграница, там все другое! А тут вдруг накатило. Площадь трех вокзалов не изменилась, во всяком случае, на быстрый взгляд. А вот «трех зубов» — Внешэконом и Альфа банков за Каланчевкой не оказалось, и это было как удар под дых. Не было и сталинской доминанты — гостиницы «Ленинградская». И вообще, как показалось Тане, город стал как-то ниже и больше похож на ее родной приволжский провинциальный городок.

«Извозчики!» — Удивленно порадовалась Татьяна, обратив, наконец, внимание на попутный и встречный «транспорт».

— «От Сокольников, до Парка на метро» — непроизвольно напела вслух.

— Давно в Москве не были? — спросил шофер, почувствовав настроение.

— Кхх…- кхх… — закашлял лейтенант Миша.

— Молчу, молчу — замахал руками, бросив «баранку», водитель.

— Рули! — строго сказал Семенов-Сергеев.

В управлении встретил начальник отдела.

— Свободны, — сказал лейтенантам. — Как добрались? — а это уже Жаннет.

— Спасибо, неплохо, в море, правда, покачало — чуть не умерла. — Улыбнулась Татьяна.

— Ну, для умирающей вы неплохо выглядите! — Сухо заметил Штейнбрюк[132]. — Что ж, добро пожаловать домой!

— Спасибо, — разговор ее не «напрягал», Жаннет была рядом и все, что требовалось, «подсказывала в режиме реального времени.

— Так, — кивнул Штейнбрюк, одетый по какой-то оказии в форму. — Поживете пока в гостинице при управлении. Пишите отчет, подробный. Про Вальтера уже знаем, но хотелось бы знать подробности вашей встречи. Идите, вас проводят. Жду завтра в 20-00.

— Слушаюсь! — Татьяна от такого тона аж вытянулась и готова была «щелкнуть каблуками», но каблучками, что на ней, не щелкнешь, да и не умеет она эдак-то.

Ее проводили — «Отконвоировали?» — в гостиницу. Не гостиница, разумеется, — одно название — скорее общага. Маленькая комнатка с зарешеченным окном, спартанская обстановка. Вешалка-стойка у двери. Две кровати с металлическими набалдашниками в виде шаров, две тумбочки. Квадратный стол у окна, два стула при нем, а на нем пустой граненый графин, стакан, числом один, стопка линованной бумаги, перо и чернильница-непроливайка. Шкаф. Дверь в туалетную комнату, умывальник.

«Оооо! «Хол»-«Гор» — — Похоже номер «люкс»! Даже теплая вода есть, и на том спасибо!»

Сопровождающий сухо проинформировал: «Обед и ужин вам принесут из столовой. Если что-то понадобится, сообщите дежурному сержанту на входе».

«Вот так, примерно…» — мысленно сыронизировала Татьяна — «Внутренняя… гостиница?»

Крутится пластинка. Шипит. «Танго… в Париже танго…» И комната вращается вокруг нее, а патефон испорчен, испорчен… тянет мелодию, растягивает слова… Тааанннгооо… Долго, медленно, искаженным, размазанным во времени и пространстве собственным ее голосом, превращающимся в низкий, чужой…. Мужской? Мужской, разумеется, капитан Паша — мужчина. Мужчина?

«Ах, да. Мужчина… ведь мы о НЕМ!»

— Где это произошло? — приходит вопрос из темноты слева, но отвечать надо куда-то вправо, потому что комната…

— Что именно? — «Ох… Это ее голос? Господи прости! Да, разве же у нее такой противный писклявый голосок?»

— Вы сказали, к вам подошел мужчина…

«Свет в глаза, — слепит, — кто это спрашивает? — Знакомый…»

— А! — Да, да. Мужчина. — «ОН. Даже в подсознании безымянный ОН. ОН. ОН. ОН… Мне страшно — это Жаннет — УЙДИ!!!». — Не знаю. На улице.

— На какой улице? — Штейнбрюк? Может быть, но почему говорит из-за ее правого плеча?

— Не помню. — «Ну как можно запомнить улицы в чужом незнакомом городе? Она что телефонный справочник?» — Н-н-е знаю. Я в Антверпене раньше не… не бывала. Только карту…

«Это карта города, — тетка в шерстяном жакете, сложенный вчетверо лист. — Ты должна запомнить основные направления… Порт, вокзал, гостиница…»

- Он говорил по-немецки?

«Что? Кто?!»

— Нет, — качает она головой, от этого движения комната начинает вращаться быстрее. Быстрее, еще быстрее… «Танго, в Париже танго!» — Нет! Он заговорил со мной по-французски.

— Что он сказал? — Справа.

— Он говорил по-французски? — Слева.

— Припомните! Что он сказал? — Штейнбрюк.

— Он… ска… Прошу прощения, мадемуазель… Нет, наверное, «извиняюсь». — «Ах, как крУжится голова, как голова… кружИтся!» — Мне кажется, он сказал: «Извините, мадемуазель, но мне надо с вами поговорить». Что-то такое.

— Где это произошло? — Из-за спины.

— Что?

— Где он к вам подошел? — Слева.

— Он говорил по-немецки? — Справа.

— Я же сказала, не помню! — «Боже, какая пискля!»

— Не помните, на каком языке он говорил?

— Нет.

— Так, где он к вам подошел?

— Не помню.

— Ну, хотя бы в какой части города? — Опять Штейнбрюк.

«ОН…»

— Сэйнт …Амадеус?

— Может быть, Синт Амандус? — Предлагают из-за спины.

«В танго, в парижском танго…»

— Да, точно. Синт Амандус.

«Я подарю вам сердце в танго…»

— Как он выглядел?

«А ночь синяя, и сладкое вино… Господи!»

— К… кто?

— Этот мужчина. — Снова Штейнбрюк. Спокоен, деловит, равнодушен…

«Машина…»

— Высокий…

— Насколько высокий? — Слева.

«Ведь ОН высокий? Ведь так? О, да. ОН теперь высокий…»

— Н-ну, у меня были туфли на низком каблуке, — она пытается вспомнить, но перед глазами несется круговая панорама комнаты, смазанная скоростью и визгом разогнанного до высоких оборотов мотора. — Я… мне кажется… я не доставала ему до плеча…

— Метр восемьдесят, примерно. — Предполагает капитан Паша справа.

— Да, возможно.

«Возможно… Скорее всего… Где-то так… Метр… и еще… почти метр… ОН…»

— Итак, он подошел к вам. — Слева. «А кто устроился на подоконнике слева? Знакомое лицо…» — На кого он похож?

— Ни на кого.

— Можно предположить, что он француз? — из-за спины.

— Нет, — трясет она головой. — Нет. Если только не из Лотарингии или Нормандии…

— Значит, сразу видно, что немец. — Кивает Штейнбрюк. — Типичный немец, не так ли?

«Сколько раз он ее об этом спрашивал? Десять, двадцать? И еще художник рисовал … два раза? Или, нет. Кажется, три… Или мне это только приснилось?»

— Или голландец. — Говорит она, но губы и язык не слушаются, и горло способно, кажется, издавать только хрип. — Или… или бельгиец.

— Он хорошо говорит по-французски? — Справа.

— Грамотно, — отвечает она. — Небыстро, но… он ошибается… не часто, но… иногда. Достаточно, чтобы… И акцент…

— Акцент немецкий? — Из-за спины, хлестко, угрожающе.

«Сукин сын! Выблядок!»

— Нет, еврейский! — Выплевывает она вместе с густой слюной.

— А по-немецки он с вами говорил? — Штейнбрюк невозмутим, холоден, деловит. И предельно вежлив. Ни ругани, ни перехода на «ты», ничего…

— Нет. — Выдыхает она с силой, пытаясь прочистить горло. — Ни слова.

— Вы сказали, что встреча произошла в Синт Амандус. — Снова капитан Паша. — На какой улице?