Потом так же неожиданно она снова сникает. Замолкает на полуслове, боком сползает с кресла, сгорбившись, бредет к тумбочке. Уже не таясь, достает шприц и ампулу. Косо глядит на меня и, не сказав ни слова, выходит из комнаты. Я слышу, как она гремит в ванной чем-то стеклянным и металлическим.

Минут через десять она возвращается — порозовевшая, но какая-то снулая. Присаживается в кресло, но потом перебирается на кровать, ложится поверх покрывала, поджав по-детски ноги. Я укрываю ее пледом и сажусь рядом.

— Хочешь… возьми… — еле ворочая языком, говорит она мне с закрытыми глазами. — Все… тумбочке…

По лицу ее блуждает улыбка, которую в равной мере можно назвать как блаженной, так и идиотической. И тут я, наверное, совершаю ошибку. Жадничаю, тороплюсь. Я наклоняюсь к ней и спрашиваю:

— Слушай, а где ты это все берешь?

Она вдруг широко раскрывает глаза, и я прямо перед собой вижу два безумных, почти не оставивших места белкам зрачка.

— Никогда, — говорит Шу-шу неожиданно звонко и зло, — никогда — никому — не задавай — этот — вопрос.

После этого она снова закрывает глаза. Я еще немного жду, гашу свет и ухожу из квартиры. Выйдя на улицу, я записываю в блокнот номер квартиры и дома. Время — половина третьего ночи…»

Я перевернул страничку, чтобы отдать ее Северину, и оторопел. Печатный текст кончился. Дальше шли какие-то каракули от руки. Первые мгновения я пытался вчитаться, понять хоть что-нибудь, но тщетно. Невозможно было различить с уверенностью ни одной буквы, не говоря уж о том, чтобы сложить из них слова.

— Ну, что там у тебя? — недовольно поинтересовался Северин, заглядывая мне через плечо.

— Абракадабра какая-то, — честно ответил я.

— Н-да, — протянул Стас, рассматривая листок, — абракадабра не абракадабра, а скоропись наверняка. Она ведь, кажется, секретарем в суде одно время была?

— А зачем ей это… — начал было я, но замолчал, уже догадавшись. Ольга печатала, как обычно, в редакции. Видимо, вечера в пятницу ей оказалось мало, и она продолжала дома в субботу — от руки.

Северин с нескрываемой досадой пролистнул рукопись и швырнул ее на стол.

— Графоманка чертова! Это ж надо — десять страниц, а информации ни на грош! Продолжение следует…

— Ну, знаешь, Стасик, — вступился я, — она же все-таки не справку для нас писала… Давай лучше думать, что нам с этим делать. Как считаешь, можно ее писанину расшифровать?

Он пожал плечами.

— Можно-то можно. Весь вопрос — когда? Сегодня пятница. Надо срочно, пока рабочий день не кончился, тащить это в НТО, к почерковедам. И просить Комарова, чтоб звонил ихнему начальнику. А то, боюсь, в понедельник нам с тобой будет уже не очень интересно, что здесь написано.

Стас глянул на часы и присвистнул:

— Нам вообще надо торопиться, если мы хотим этого Кошечкина прямо на вокзале перехватить. Кстати, как мы его узнаем-то?

Мы стояли в горловине перрона. Поток приехавших и встречающих уже иссякал, когда у Ани Кошечкиной, за которой мы специально заехали к ней на работу, вдруг напряглось лицо и она на секунду перестала теребить концы платка. Мы честно объяснили ей, что всего лишь хотим поговорить с ее мужем, но она, безусловно, нам не поверила.

— Вот он, — сказала женщина обреченно. Валерий, молодой плечистый мужик, с открытым лицом, курносый и веснушчатый, совершенно, между нами, не похожий даже на бывшего наркомана, тоже увидел жену, удивленно и вместе с тем радостно улыбнулся и на ходу раскинул руки, в одной из которых держал плащ, в другой — небольшой чемоданчик. В следующее мгновение по лицу жены он угадал, что что-то неладно, а потом увидел нас.

— Вот, Валерий, — ломким, как первый ледок, голосом сказала она. — Товарищи из милиции.

Взгляд у Кошечкина потух, глаза сузились, даже курносый нос, кажется, заострился.

— Понятно… — протянул он. — А я-то думаю, что за торжественная встреча. Ну пошли. — И спросил у Северина: — Чемодан мой сами понесете?

— Еще чего! — удивился Стас и, с досадой глянув на Аню, произнес убедительно: — Вы, видно, нас не поняли. Мы хотим с вами кое о чем поговорить. Это много времени не займет.

— Ага, — понимающе кивнул Кошечкин. — Лет пять, не больше. Куда идти-то?

В железнодорожном отделе милиции нам нашли свободную комнату. Валерий вошел, оглянулся, положил чемодан на стол крышкой вверх, сел на стул и сказал потерянно, опустив голову:

— Давайте, зовите понятых.

Мы с Севериным глядели друг на друга, ничего не понимая. Наконец я спросил:

— Что у вас в чемодане? Кошечкин криво усмехнулся.

— Сами небось знаете, раз приехали…

— Вот что, — решительно сказал Стас. — Нет у нас времени. Открывай.

Валерий нехотя поднялся, расстегнул «молнию», откинул крышку. Поверх тренировочных штанов, мятой рубашки, нескольких трусов и маек вперемешку с электробритвой и журналом «Юность» лежало около сотни, наверное, небольших керамических прямоугольников с торчащими в разные стороны проводками.

— Что это? — нетерпеливо поджав губы, поинтересовался Северин.

— Как «что»? — поразился Кошечкин. — Резисторы…

И тут его словно прорвало.

— Ведь я ж его просил, я ж его умолял, — чуть не плача закричал он. — Не посылай ты меня на такое дело! Хватит, мало мне, что ли? Повидал теплые края!.. Нет! Тебе, говорит, честь завода не дорога, тебе, говорит, производство наше до фени, у нас, говорит, опытная, линия стоит, у нас, говорит, план уже не горит, а тлеет… Эх!.. — махнул он рукой и отвернулся, сказав глухо: — Как был дурак, так, видно, и остался.

Стас подошел к чемодану, потрогал кончиком пальца один из проводков.

— Где вы их взяли?

— Известно где… — с тоской ответил Кошечкин. — Помыкался там с неделю в ихних канцеляриях, а потом надоумили добрые люди: за шесть бутылок водки вынесли мне прямо через проходную два полных кармана…

— Так-с, — подвел итоги Северин и захлопнул крышку чемодана. — А ведь мы вас не за этим искали. Нам надо с вами поговорить про одного вашего старого знакомого. Яропов Илья, помните такого?

— Пиявка? — с изумлением повернулся к нам Кошечкин. — Да я про него и думать забыл!

— Самое время вспомнить, — заметил Стас. Через сорок минут я захлопнул свой блокнот.

— Спасибо, — сказал Кошечкину Северин, крепко пожимая ему руку.

— Ас этим что? — растерянно поинтересовался тот, кивая на чемодан.

Стас недоуменно пожал плечами. А я предложил:

— Набери-ка номер этого своего шефа. Кто там у вас?

— Начальник отдела снабжения, — ответил Валерий, снимая трубку. — Алло, Иван Тимофеевич, это я…

Мембрана работала хорошо, и мы все ясно услышали рокочущий начальственный басок:

— Привез?

Северин перехватил трубку.

— Иван Тимофеевич, день добрый, капитан Северин из уголовного розыска беспокоит. Тут вот у вашего товарища в портфеле лежит некоторое количество… э… резисторов. Вы посылали его именно за ними?

Была пауза. Потом последовал уверенный рокочущий ответ:

— Товарища Кошечкина посылали выбить для нашего предприятия фонды на эти резисторы. Никто не уполномочивал его добывать их, так сказать… в натуральном виде.

— Не уполномочивал? — переспросил Северин.

— Нет, — твердо ответили ему.

Валерий Кошечкин слушал, вжав голову в плечи.

— Но без этих резисторов действительно стоит линия? — продолжал заинтересованно расспрашивать Северин.

— Стоит, — вполне по-человечески вздохнули на том конце провода.

— Тогда последний вопрос, Иван Тимофеевич: вам честь завода очень дорога?

— Что? — крякнула трубка.

— Ничего, — ответил Северин и тихонько положил ее на рычаги. — Собирай манатки, — повернулся он потом к Кошечкину, — и дуй отсюда. За помощь спасибо. А завтра начинай искать другую работу. Эта тебе не подходит.

И вот мы снова — в который раз! — сидим напротив друг друга в балакинском кабинете. На столе перед нами два пухлых тома яроповского дела. Но если верить Диме (а верить ему, безусловно, надо), нас может интересовать здесь лишь самый первый документ. А именно, рапорт о том, как в одну прекрасную ночь был накрыт притон Пиявки.