Я понял, что, если не включусь в этот ритм, придется уходить отсюда несолоно хлебавши, пробился к столу и представился.

Начальник почему-то обрадовался, встал, сказал костюмно-галстучному:

— Жалуйся куда хочешь. — А остальным объявил: — Ко мне товарищ из газеты. Все вопросы к Армашкину.

Через минуту кабинет опустел. Я изложил цель своего прихода.

Начальник потер ладонью лоб:

— Сам Уткин сейчас в отпуске. А пойдемте, я вас в комитет комсомола отведу, там его лучше знают, по дороге и побеседуем.

По дороге я узнал, что Уткин теперь уже электромонтажник не четвертого, а пятого разряда, больше того, бригадир комсомольско-молодежной бригады.

— Хорошо работаете, — рассказывал начальник. — Грамотно. Без брака. План перевыполняет, премии получает. Так и говорит: мне, говорит, деньги нужны. Ну что еще? Спокойный мужик, это мне нравится. У нас ведь видели как? Содом и гоморра — и так целый день. Производство! А он подойдет по-тихому: Семен Ильич, так и так, нужно то-то и то-то. Такому и отказывать грех. А насчет семейных дел — это мы не знаем, чем он там после работы занимается.

Секретарь комитета комсомола всплеснула руками:

— Ну, Уткин! Ну, мы ему покажем! Пусть только из отпуска выйдет. Мы его на комитет вытащим! Будет знать, как жену терроризировать!

Немного успокоившись, она сообщила:

— А мы его в бюро собирались вводить. Он ведь довольно активный общественник, в ДНД участвует, недавно один двух хулиганов задержал. И на собраниях всегда выступает, он хорошо умеет говорить, складно так. Надо же — лицемер!

На шум зашел в комнату улыбчивый толстяк — оказалось, председатель месткома.

— Уткин? — удивился он. — А мы ему тут квартиру выбивать собираемся. Как очереднику района.

Принесли уткинское заявление. «В связи с тем, что у меня молодая семья, которая может в любой момент увеличиться, а также больная теща, и мы живем в аварийном доме, предназначенном к слому…»

Я переписал заявление дословно. Мерзковатенький облик вырисовывался постепенно у этого Уткина.

— Нехорошо, товарищи, получается, — сокрушенно покрутил головой предместкома. — Проглядели мы человека. Дождались, что пресса вмешалась. А ведь он… Сколько лет он у нас работает?

— Два с половиной, — ответил начальник цеха.

— Вот видите, — сказал предместкома и ушел.

— Положим, работает он у вас не больше полутора, — заметил я скорее справедливости ради. — Но не в этом дело…

— А по-моему, два, — возразила секретарь. — Меня как раз выбрали, и он пришел.

— Да что гадать, — сказал досадливо начальник цеха, — зайти к Марье Тимофеевне, и все.

Дверь с табличкой «Отдел кадров» находилась напротив и была заперта.

— Обедаете, — сказал начальник цеха. — Вы запишите телефон, я ее предупрежу, она вам скажет.

Когда я приехал в редакцию, до встречи с Ириной оставался еще час. Мимо меня по коридору пролетел Завражный, на ходу ткнув карандашом в мою сторону:

— Делаешь?

— Делаю.

Я поел в столовой, а потом заглянул к Феликсу. Они с Ликой клеили какой-то коллаж.

— Не нашел своего Латынина? — спросила Лика.

— Его теперь другие люди ищут. Серьезные, — ответил я и тут только первый раз за день вспомнил про поручение Сухова. Надо бы вечером позвонить Костиной, вдруг она чего-нибудь да вспомнит.

— Мы в кино хотим сходить, — сказал Феликс. — На «Амаркорд» Феллини. Позвони своей директрисе.

Жизнь, похоже, опять входила в нормальную колею.

Ни погонь, ни драк не предвиделось.

Сергей Уткин оказался мрачным типом выше среднего роста с синяком вокруг левого глаза. Водкой от него несло, будто он дот только минуту назад хватил полный стакан.

Вероятней всего, так оно и было. Когда я заглянул к нему в комнату, на столе стояла бутылка, довершая натюрморт из грязных тарелок, захватанных чашек и заветренных объедков.

— Из газеты, — пробурчал он. — А почему сразу не из прокуратуры?

Я присел на один из стульев, с интересом оглядываясь по сторонам. Обстановка казалась совершенно непригодной для жилья. Шкаф, потерявший за долгую жизнь одну створку и две ноги, замененных теперь протезами из кирпичей, кровать — не кровать даже, а топчан, прикрытый грязными тряпками, которые когда-то были постельным бельем. Вместе с упомянутым уже столом и тремя шаткими стульями весь интерьер.

— Чего изучаете? — грубо спросил Уткин. — Не нравится, как пролетарии живут? Ну ничего, переедем в новую квартиру — вот там заживем, там обставимся! Ирина, жена! — закричал он, ерничая, и забарабанил в стенку. Когда переезжать будем? И ничего вы со мной не сделаете, — снова повернулся он ко мне. — Я тут прописанный, ясно? И осуществляю свое право на площадь, данное мне Конституцией. Вот так вот!

Да, говорить Уткин умел. А водка, похоже, не давала ему молчать. В сочетании с тем, что я узнал о нем на заводе, портрет получался изумительный. У меня и заголовок был уже готов для материала: «Курский соловей».

Перед уходом я заглянул на половину к Ирине. Здесь было чисто, но тоже как-то голо.

— Может, не стоит вам здесь сегодня ночевать? — спросил я. — Поезжайте куда-нибудь к родственникам или знакомым.

— Ничего, я привычная, — махнула она рукой.

Поздно вечером, после кино, я позвонил Марине Костиной.

— У него была девушка, — сказала она, — по-моему, Таня. Помнишь, он приходил с ней к нам на вечер встреч в прошлом году?

Я помнил. У меня сохранилось впечатление о чем-то высоком и светловолосом.

— А как ее найти?

— Ох, он был такой конспиратор! От всех все скрывал. Но у меня почему-то сидит в голове, что она работала с ним вместе, чуть ли не в одном отделе.

Ну что ж, это было уже кое-что. По крайней мере, сегодня я лягу спать с надеждой.

Когда Феликс уехал на работу, я сел писать материал. Есть старое журналистское правило, которому меня стали учить с первых же дней работы в газете. Набрал фактуры полный блокнот? Теперь отложи его в сторону и садись за стол, больше до самого конца в него не заглядывай. Фактура должна начать жить в тебе самостоятельной жизнью, иначе хорошего материала не получится. Блокнот понадобится только для одного: проверки фактов, цифр и так далее.

Я писал всю первую половину дня, прервавшись лишь один раз, чтобы позвонить по елинскому служебному телефону.

— Можно попросить Таню? — спросил я наобум.

— Попцову? — ответил мужской голос. — Она в командировке.

— Минуточку! — крикнул я, чтобы не дать ему положить трубку, совершенно, впрочем, не представляя, что говорить.

— Да, — вежливо откликнулся он.

— Видите ли… — решился я наконец, — я друг Андрея Елина…

Голос в трубке сразу размягчился, задрожал и как-то потек:

— О, мы знаем, конечно. Такое несчастье… Татьяне уже позвонили, она должна приехать завтра вечером.

Как видно, в отделе это не было ни для кого секретом. Я облегченно перевел дух.

— Вы не подскажете ее домашний телефон?

— Да, да, разумеется, — сочувственно-понимающе отозвался голос.

Итак, снова ожидание. На этот раз хоть с определенным сроком.

Остаток дня прошел в привычной суете. Я отвез материал в контору, там его перепечатывали, я его вычитывал, потом отдал Завражному, с ним вместе мы еще что-то там исправляли, доводили «до ума» и наконец заслали в наборный цех. Когда надо, газета делается быстро: завтра «Курский соловей» будет стоять в номере, и уже послезавтра утром читатели увидят его на полосе. Завражный был доволен.

Светлане сегодня звонить не имело смысла: она с бабушкой ушла в театр. Я поехал домой, то бишь к Феликсу. Но самого Феликса там не оказалось, мне даже ужинать пришлось в полном одиночестве.

Он пришел поздно и зашуровал потихоньку на кухне, стараясь не разбудить меня. Сквозь дрему я слышал, как шипят, разбиваясь на сковороде, яйца. Легко, как бывает во сне, мысль моя перескочила с пятого на десятое, и я сказал ему, на мгновение проснувшись: