«За погибшую жизнь я хотела любить…» За погибшую жизнь я хотела любить, За погибшую жизнь полюбить невозможно. Можно много забыть, можно много простить, Но нельзя поклониться тому, что ничтожно. Эта гордость моя не от легких удач, Я за счастье покоя платила немало: Ведь никто никогда не сказал мне “не плачь”, И “прости” никому еще я не сказала. Где-то пляшет под флейту на палке змея, Где-то слепо за колосом падает колос… Одиночество, царственна поступь твоя, Непокорность, высок твой безжалостный голос! 1933 Из книги “Наше сердце” Первый отрывок Не может сердце разлюбить. Темнеет день, проходят годы, Все продолжает сердце быть И слушать времена и воды. Все продолжает сердце жить. На площади, совсем некстати, Так продолжает нас смешить Израненный шпагоглотатель. И престидижитатор тот, Огнем пылавший, как комета, И больно опаливший рот, Напоминает сердце это: — Оно не в силах разлюбить, Оно некстати хочет жить. Оно так хрупко и так мало, Оно не дышит, но дрожит, И кажется, что обветшало От гибелей и от обид, От отмелей, морей и устей. Но сердце продолжает жить: Оно под сапогом не хрустнет, Его в огне не растопить. . . . . . . . . . . . . . . . Второй отрывок Мы потерялись, мы прошли В тумане мировой пыли, И с нами вместе пеной смыты Загубленные Афродиты, Безносый царь, безрукий бог, — Всё это был над миром вздох. Летучей жизни ход жестокий Мне не поправить, не вернуть, Не выжечь памяти стоокой, Себя ничем не обмануть. Всё для тебя: и топот ночи, И дней набег, и эти очи, Что все синей, все хорошей Сверкают в памяти моей. Да, наши жизни были разны. Мой жар по холоде твоем, Твой гнев за нежность и соблазны Палили нам сердца огнем. Но ты, смеясь, в воде не тонешь, И не сгораешь на огне, И гибнуть в вихре беззаконий, Конечно, выпало лишь мне. Но с временем еще в борьбе, В том мире, где мы так любили, Дай о тебе и о себе Подумать. Это слезы были, Вздох, ставший под конец невмочь. Но если наступает ночь, И гибнешь ты, как Афродита, И гибну я, как ты, как все, Пусть то, что было пережито, Еще хоть раз во всей красе Мне память рассечет секирой: Тот мира вздох, те слезы мира. Третий отрывок Не надо писем, слов не трать… В ночи по дому ходит тать, И от комода до буфета Он рыщет в комнате без света, И вот — находит серебро. Но капает вода в ведро, И просыпается хозяйка. (А под подушкой нет ключей.) Тревога, крик… Но он ловчей, Чем кошка — в тьму. Поди, поймай-ка! Он все унес, и не сыскать. И вот, как он (кричать не надо), Сквозь глушь двора и дрему сада Приду тебя я воровать. Во мраке спит высокий берег, А море синее внизу. Колышет ночь тяжелый вереск, Луна похожа на слезу; Дрожат в воде ее движенья, И над красою превращенья В ртуть переимчивой воды Задумались над морем сосны, И в мраке милы и несносны Далекой музыки следы. В безмолвной даче окна плотно Закрыты, и залег засов. В безмолвной даче беззаботно Ты спишь, и над тобой дремотно Проходит рой теней и снов. А я сквозь заросли сирени Взбегаю тайно на ступени, Преступно подобрав ключи, И по гостиной легче тени Бегу, без шума, без свечи, К дверям твоим. Молчи, молчи! Ковры глушат мое дыханье, Изнеможение свиданья Меня за дверью стережет. Не знаешь ты: запретной встречи Подходит воровской черед, И вот: глаза твои, и плечи, Испугом искаженный рот. Но мне не перенесть свиданья, Такого счастья мне не снесть. Все это — вдохновенья месть За все твои очарованья. Пиши мне письма, трать слова, Цветы, и вереск, и трава Ногой моей не будут смяты. Открой же окна широко В ночь, полную луны и мяты, — Вор одинокий, вор проклятый От белой дачи далеко. Там, в городе, неслышно бьется Ночное сердце. Мерен звук. Оно живет, оно плетется В чреде беспамятных разлук. Безумной вылазки у моря Ему вовек не пережить, Такого счастия и горя Не может в этом мире быть. Волною нежной и холодной Омыла память ты свою И вот, забвенья на краю, Ты чувствуешь себя свободной. Все позабылось, все прошло В краю, где море пеной плещет, А в городе одно трепещет Ночное сердце, как крыло. Мне страшно за его биенья, За слишком кроткий ход его, Оно не хочет ничего, Ни ревности, ни преступленья. Когда-то в бурях мировых Оно дышало за двоих, В холодных сумерках изгнанья Оно не дрогнуло еще, Оно лишь билось горячо В минуты нашего свиданья. Оно умеет так молчать, Оно не смеет застучать. И страшно мне его смиренье, И страшен тихий ход его. Позволь унять его биенье: Не любит сердце никого. |
