2. «В зоологическом…» В зоологическом Трагическом саду Каждый второй — хромает с палкой, Каждый пятый — сидит в колясочке, Напевает немецкую песенку: “Вы катитесь, колесики, по дороженькам, Я давно сказал прости-прощай своим ноженькам, С той поры, как лежал под Орлом В сугробе голубом, Тому тридцать лет и три года. А зовут меня Илья Муромец, Протезы у меня американские, Челюсти — швейцарские, Слуховой аппарат — французский, А стеклянный глаз — английский. Но память у меня русская: Голубой сугроб Да чужой сапог, Но милостив Бог: Не в висок, а в лоб”. Берлин, 1977 3. «Как лицо без носа…» Как лицо без носа, Так нация без столицы. Не задавайте вопроса, Ответа не предвидится. Бомбили долго. Чтоб было прилично И симметрично, Оставили один дом на́ сто. Этот стоит — черный, сквозной, Внутри сыро и мрачно, А кругом — коробки, Розовые и голубые. У другого отстрелили балкон, От кариатиды осталось колено. — Скажите, а хрящ удален? — Почему рот зашит влево? Морген фри, Нос утри, Отстрелили две ноздри! 1977 4. «Из русского плена немецкие солдаты…» Из русского плена немецкие солдаты Шли в страну Шиллера и Гёте. Лица бородаты, лица грубоваты. Стояло теплое лето. Кому — значит — парад, А кому — Сталинград, А кому — в грудь снаряд. Поди, воскресни, как воскрес твой Бог, А хочешь — тресни, как старый горшок. Это — начало песни. Конец четвертой весне. Пора тебе жить, как все: Видеть Париж во сне. Одному — значит — Париж, А другому — Камень-Давишь, А третьего — с шинелью в лоскутья. Четвертый — пришел назад, А пятый — и жизни не рад С разорванной грудью. Кому выходит — парад, А кому — Сталинград, А кому — Шиллер и Гёте. 1977 «Затерялся мальчик в Америке…» Затерялся мальчик в Америке, А уж как хотел добежать! Был он тоненький, был он беленький, Не умел ни пить, ни врать. Вы скажите мне, люди добрые, Где найти его, где найти? Документики были собраны, Он в Чикаго, сказал, летит. Но Чикаго — страна огромная, И он мог забыть адресок. Может, косточка в драке сломана, И в больнице лежит голубок? Или после ночной поножовщины Он наказан теперь судом? Ведь тюрьма — это дело всеобщее, А оттуда везут на слом. Где найти его, люди милые? Паспорт был у него продлен, Проживал он у нас без фамилии, А по имени был — Владлен. 1977 Гуверовский архив, Калифорния С пожелтелых страниц поднималась ушедшая жизнь, Уходила во тьму, бормоча и рыдая. Ты поденщиком был, ты наемником был, и рабом, И я шла за тобою, доверчивая, молодая. Раздавили тебя. Раздробили узоры костей. Надорвали рисунок твоих кружевных сухожилий И, собрав, что могли, из почти невесомых частей, В легкий гроб, в мягкий мох уложили. Перед тем, как уйти, эти тени ласкают меня, И кидаются снова и снова на грудь и на шею, Обнимают, и молят, и ищут ушедшего дня, Но ответить я им и утешить я их не умею. 1978 Венеция Что остается делать твоим сынам, Если я, странник Севера, плачу по тебе? Байрон. Она была белая и золотая, Жемчужная, она казалась мне вечной, А теперь она стала черно-серой, В трещинах стоит ее мрамор. Ранена плоть ее. Сломана стать. Провалился мозаичный пол Сан-Марко. Только у Флориана подают опять Лимон к мороженому, когда жарко. Я ходила по улицам. Как много мест, Где я жила. Я их не забыла. Одно заколочено, другого нет, На третьем — крест, чья-то могила. И вдруг ударили колокола, И голуби шумно взвились над нами, Но никто не сошел с золотого крыльца В жемчужную, белую, вечную память. 1983 «Орлы и бабочки (и кое-что другое)…» Орлы и бабочки (и кое-что другое) Еще живут. Оставим их в покое. И облака. Их тоже не тревожь. Пусть будут ты да я, два зонтика и дождь. А если всё сломать, то ничего не будет, И так уж многое внутри сломали люди. 1983 |
