По крайней мере, гнев улегся, и ему уже не жарко. От прохладного морского ветерка по телу побежали мурашки. Надо бы стрельнуть сигарету, он курит, лишь когда разволнуется или напьется, а сейчас, пожалуй, и то и другое. Но в этот момент он услышал музыку – и замер на месте с сильно бьющимся сердцем.

Снова «Сон О’Каролана», только это кто-то другой играет, не мама. С чего бы мама стала играть ее дважды за вечер, никогда раньше она так не делала. И хотя мелодия очень точна, все-таки чуть-чуть иная. Что-то изменилось, он не мог понять, что именно: ни одной фальшивой ноты и ритм соблюден, но какие-то почти неуловимые появились модуляции, а ведь среди зрителей нет ни одного равного его матери в умении играть на арфе, кто решился бы на такую импровизацию. Нет никого. Он тронулся с места, как в замедленной съемке, словно перед ним провозили камеру. Он почти не чувствовал, как движутся его ноги, голова наполнялась доносившейся из зала музыкой, и он следовал за этой музыкой, словно музыка манила его, словно это был спасительный луч маяка. Дверь из кухни в зал снова распахнулась, но отсюда Соломон видел только зрителей. Они уставились на сцену, раскрыли рты, трясли головами, у некоторых даже слезы текли из глаз, столь прекрасно было то, что им довелось видеть и слышать. Никто и головы не повернул, когда Соломон остановился в проходе. Отсюда ему открылась сцена – а там Лора, одна-одинешенька, прикрыв глаза, голосом воспроизводит музыку кельтской арфы.

Мама, стоявшая у возвышения рядом с отцом, обернулась и заметила Соломона. Она ринулась к нему, на лице что-то очень похожее на тревогу, даже рука взметнулась к горлу.

– Ох, Соломон! – шепнула она, крепко обнимая сына, притянув его к себе. И оглянулась на Лору.

– Все хорошо? – неуверенно спросил он. Вдруг мама обидится, как примадонна, что на ее собственный юбилей кто-то пародирует ее музыку. У мамы не тот вроде бы характер, но Соломон никак не мог взять в толк, что именно Мари переживает в эту минуту.

Она словно забыла на миг о сыне, полностью поглощенная выступлением Лоры. Потом снова обратилась к нему:

– Никогда в жизни подобного не видела! Просто чудо!

Соломон улыбнулся, утешившись. Пожалуй, возгордился.

– Теперь ты сама слышишь, как прекрасна твоя музыка, – сказал он маме.

– Ох! – выдохнула она, щеки у нее вспыхнули.

Он оглядел толпу – все захвачены, для всех это – нечто небывалое и прекрасное.

Наверное, Бо права, а он неправ. Лора заслуживает, чтобы о ней узнали. Документального фильма мало – нужна живая аудитория, непосредственная реакция. Увидеть ее вот так, вживую – потрясение. Только так по-настоящему можно оценить ее дар. Может быть, и ей, как лирохвосту, от природы назначено красоваться на сцене.

Лора закончила исполнение «Сна О’Каролана», и толпа взорвалась овацией. Люди вскакивали на ноги, вопили, свистели, вызывали на бис. Лора насмерть перепугалась, застыла неподвижно.

– Спасай ее, Соломон, – подтолкнула его Мари.

Он кинулся к сцене, взял Лору за руку. Она вздрогнула, словно прикосновение застало ее врасплох. Вспомнив свой спор с Бо, он сразу же выпустил руку, но, когда Соломон шагнул прочь, Лора последовала за ним. Он торопился отойти подальше от сцены, но братья перехватили его. Родственники и соседи дружно потребовали, чтобы он спел. Соломон знал: так его со сцены не отпустят. Одну песню уж точно стребуют. Рори проводил Лору, усадил ее, а Соломон, растерянно глядя ей вслед, уже настраивал гитару. Рори что-то шептал девушке, она близко наклонилась к нему, вслушиваясь. Снова кровь застучала в висках, но тут ничего не поделаешь, пока не споешь и не уйдешь со сцены, да и тогда едва ли, ведь у него не было на девушку особых прав. Рори – младшенький, ему всего двадцать восемь, ближе по возрасту к Лоре, чем Соломон. И у Рори нет постоянной пары, никогда не было, он то и дело привозит на семейные праздники очередную симпатичную девчушку, но через несколько месяцев уже появляется другая. Рори выбирает свободно и выбирает очень удачно – сплошь красивых и милых девушек, всех берет обаянием. Красавчик, кудахчут над ним девицы, такая лапочка, а он и рад.

Соломон потуже затянул хвостик на макушке («Постригся бы!» – крикнул ему Донал) и перебрал струны, чтобы привлечь внимание. Лора тут же подняла голову. Рори наплевать, он уже сто раз слышал эту песню, интересуется только сидящей рядом девушкой.

– Я написал эту песню в семнадцать лет, когда подружка, чье имя упоминать мы не станем, разбила мне сердце.

– Сара Магир! – выкрикнул Донал, и все засмеялись.

– Все присутствующие, за одним исключением, уже много раз слышали эту песню. Поприветствуем нашу гостью, ребята! Она чудесная, верно?

Дружные вопли в честь Лоры.

– «Двадцать причин быть счастливым».

Такое же дружное:

– А-а-а!

– «А ты тут не у дел», – договорил он полное название и дождался аплодисментов. Всегда хлопают в одно и то же время. Вот чем хороши семейные сборища – каждый знает свою роль, каждый от души участвует, вовремя подыгрывает другим. Хотя все знают наизусть и название песни, и слова, смеются все так же щедро.

И он запел свою бойкую песенку о простых радостях жизни, о том, как они важны, эти причины быть счастливым. Намного важнее девушки, разбившей ему сердце и превратившейся в ничто, – в ничто он хотел превратить ее, когда ему было семнадцать лет, а она изменила ему с другом, и он был зол и обижен. Не первая его любовь, в ту пору он влюблялся чуть ли не каждый день, был влюблен в саму любовь, юный романтик, писавший любовные песенки для собственного удовольствия, а для своей группы – рок.

Он мечтал стать рок-звездой, запасным вариантом предусматривал работу в студии звукозаписи или же путешествующего звуковика. В итоге он стал звукооператором и, чтобы платить за квартиру, участвовал в реалити-шоу, а для души работал в документальном кино. И по-прежнему сочинял песни и играл на гитаре, правда, с тех пор как поселился вместе с Бо, все реже и реже: времени почти не остается и стены в городской квартире тоньше бумаги, не укрыться, когда он мучительно, а порой и дурашливо подбирает музыку и слова.

Пустился перечислять двадцать причин для счастья, и слушатели подхватили:

Он приостановился, и толпа сама закончила:

Зашумели, захлопали, и он продолжал:

Он приостановился, и толпа сама закончила:

– САРА! – крикнул Донал, и смех перерос в истерику.

(И конечно, опять все завопили.)