– Лора, – мягко заговорил Соломон, откладывая микрофон в сторону, – ты не обязана нам это рассказывать.

– Думаю, надо это сделать.

– Нет-нет, – подхватила Бо. – Не думай, что ты кому-то должна. Я не собираюсь на тебя давить.

– И я тоже, – кивнул Соломон. – Вообще-то, – добавил он, вставая, – нам, наверное, пора сделать перерыв, поразмяться. Час уже поздний. Три часа. Долгая бурная ночь. А завтра ответственный день, и надо…

– Я должна рассказать – ради них, – сказала Лора. – Он больше не доберется до них.

– Кто не доберется? – переспросила Бо. – Дед? Или тот полицейский?

– Оба они. Я должна рассказать их историю до конца. Ради мамы и ради Гаги. Спрятав меня, они вынуждены были утаить и правду о себе. Они старались защитить меня, а теперь мой черед защитить их.

Соломон посмотрел на Лору, пытаясь понять, куда она клонит. Лора встретилась с ним глазами, а Бо наблюдала за ними обоими и думала, что это происходит между ними с первой их встречи – невербальное общение.

Она отвела глаза, чтобы они чувствовали себя свободнее, чтобы самой чувствовать себя свободнее, уйти от неловкой ситуации. С самого начала она видела, как между ними завязалось что-то, и сама подталкивала их ближе друг к другу, поощряла их, чтобы заполучить эту историю, – использовала Соломона, чтобы подобраться к Лоре. Самой себе она лгать не станет: так все и было. Соломон пытался соблюдать дистанцию, он осознавал свои чувства, но нет – она толкала его все ближе к Лоре. Их ей упрекнуть не в чем. Себя она тоже винить не будет, но трезво видит все как есть – видит все разумно и уравновешенно. Что-то большое, значимое соединяет этих двоих, хотя, может быть, Соломон это еще не вполне понимает. Соломон, такой пристальный к ее изъянам, так точно оценивающий других людей, не умеет сделать шаг в сторону и присмотреться к себе.

Но то, что происходит между ними – как это ни назови, – помогает им принять решение.

– Хорошо, – сказал Соломон, проводя рукой по длинным волосам. – Раз ты этого хочешь.

Такой у него мягкий голос, такой нежный, столько понимания – говорил ли он так хоть раз в жизни с Бо? И слышит ли сам, как сейчас заговорил?

– Хочу, – твердо повторила Лора и кивнула, рассыпав волосы по плечам.

Она сидела в кресле перед задернутыми кремовыми шторами, сбоку разливался теплый свет лампы, на спинку кресла Бо подложила зеленую подушку, чтобы ярче засияли глаза Лоры.

Соломон сидел напротив и все это время не сводил с Лоры глаз. Бо казалось, что она вторгается в чужой разговор, и она сообразила, что так она чувствовала себя каждый раз, когда они оказывались все вместе в одной комнате. Уголком глаза она следила за Соломоном: как он надевает наушники, подправляет звук. Вспоминала, как часто он уходил в собственный мир, укрывшись за этими наушниками, – в работу или в собственную музыку. Звук был для него убежищем, как и для Лоры. Бо переводила взгляд с одного на другого. Кажется, они правда еще не все поняли – или не решаются понять из уважения к ней? Да, наверное, так. Ей хотелось обнять их обоих, а потом толкнуть друг другу в объятия. Идиоты эдакие.

– Ты готова? – спросила она Лору.

Та снова решительно кивнула.

– Мой дед бил их обеих. И Гагу, и маму. Он пил. Бабушка говорила, он и так-то был нехорош, а напившись, впадал в ярость. Сержант О’Грэди, участковый, был его закадычным другом. Они вместе учились в школе, а потом вместе пили. Гага не здешняя, она выросла в Лидсе. Приехала в Ирландию в семью, няней. Познакомилась с дедом, так все и вышло, она осталась здесь, но приживалась плохо. Она была не очень общительна, местным это не нравилось, а в итоге она совсем замкнулась. Дед был ревнив и придирчив, подмечал каждое слово, как она вела себя при людях, на кого не так посмотрела, так что она предпочитала уже никуда и не ходить. Ей и дома хорошо, говорила она. И все же дед становился злее, агрессивнее. Избил ее, она попала в больницу со сломанными ребрами. Так плохо стало, что она пошла к приятелю деда, к сержанту О’Грэди. Нет, она не собиралась подавать заявление, она просила его как друга поговорить с дедом, помочь ему остановиться. Но сержанту это пришлось не по вкусу. Он сказал ей, что во всем виновата она, это она так себя ведет, что муж теряет голову.

Она бы не стала больше обращаться к этому полицейскому, но потом дед избил маму. Бабушка сказала сержанту: либо он что-то сделает, либо она обратится в суд. А сержант О’Грэди передал ее слова деду. В ту ночь дед вернулся из паба пьяный вдрызг. Ударил бабушку и сказал, что маму сейчас будет убивать. Гага крикнула ей: «Беги!» – и мама выскочила из дома, кинулась к лесу. Дед погнался за ней, но его качало, так он напился, к тому же он плохо видел в темноте. Гага бежала за ним по пятам. Она видела, как он споткнулся, упал и ударился головой о камень. Тут он взмолился о помощи, просил вызвать «скорую». Она не помогла ему. Оцепенела, застыла на месте. Тот человек, кого она в молодости любила – кто только что в очередной раз побил ее и грозился убить их дочь, – лежал перед ней и захлебывался в ручье, а она сидела рядом и смотрела. Она сказала мне – так было лучше для всех. Она не была убийцей, она его пальцем не тронула – но и спасать не стала. Предпочла спастись сама и спасти свою дочь. – Лора вздернула подбородок: – Я горжусь ею! Горжусь тем, что они сделали. Я рада, что им хватило сил защитить себя единственным доступным способом. Бабушка уже все перепробовала – поговорить с его другом, обратиться к закону, – а вышло только хуже. Дед сам себя загубил.

– Но почему они скрывали тебя?

– Потому что сержант О’Грэди не оставлял их в покое. Первые несколько месяцев он таскал бабушку на допросы ежедневно, он и маму терзал, хотя ей было тогда всего четырнадцать лет, он ее тоже допрашивал. Обвинял в убийстве обеих. В любой час дня и ночи заезжал к ним. Запугивал, сулил упрятать в тюрьму на всю жизнь. Они жили в страхе – но и уехать не решились.

Мама искала подработку, так она в какой-то момент устроилась к близнецам Тулин. И у нее был роман с Томом Тулином. Не знаю, как долго это длилось, но все закончилось, когда мама забеременела. Она не сказала Тому о ребенке. Она боялась, что сержант О’Грэди каким-то образом меня отберет, найдет способ лишить ее прав. И бабушка этого боялась. Поэтому они меня спрятали. Они не хотели, чтобы я жила, как они, в страхе, чтобы он мучил меня. Они защищали меня как умели.

– Как ты думаешь: то, как они поступили, какую жизнь выбрали для тебя, – было правильно?

– Они делали что могли. Защищали меня. Я могла в любой момент уехать из домика Тулинов, но я была там счастлива. Я с детства привыкла прятаться, мне нравилось. Нравилось смотреть на мир со стороны, издали. А будь иначе, я бы не впитала в себя все звуки вокруг. Звуки стали словно частью меня. Я впитывала их как губка, потому что в моей жизни оставалось свободное место. Там, где у других людей тревоги, переживания, бесконечные проблемы со всех сторон, у меня – ничего. Я могла быть собой.

– Быть собой, – задумчиво пробормотала Бо. – Чувствуешь ли ты себя вполне собой теперь, покинув коттедж? Оказавшись среди людей?

– Нет. – Лора опустила взгляд на свои руки. – Я перестала воспринимать звуки так, как прежде. Слишком много шума. Смешанного, смазанного… – Она поискала слово и не нашла. – Во мне, кажется, что-то сейчас сломалось, – печально подытожила она.

Соломон дольше обычного возился в прикомнатной ванной с чисткой зубов и вроде бы смотрел в зеркало, а себя не видел. Обернулся – увидел Бо с сумкой в руках.

На глазах ее блестели слезы.

Он поспешно выплюнул пасту, утер рот. Вернулся в комнату, зацепился бедром о выдвинутый ящик. Зашипел от боли. Пытался что-то сказать, слова не шли на ум, ничего уместного. Его охватила паника: настал этот миг – и, в конце концов, уверен ли он, что именно этого хотел? Не облегчение, а паника. Ужас. И он чувствовал себя обязанным принять происходящее, разобраться с ним, а не прятаться. Но так устроен человек, таково естественное чудо: перемены побуждают его усомниться в самом себе.