— Да нет, Маша помоложе была, пограмотнее, это закон жизни, что она обогнала. Она учиться вот пошла на вечерний, а я уже устарелая, не такая ловкая, не такая восприимчивая стала… Да что теперь вспоминать, когда все было-то…
Невестка вздохнула:
— Да, но и у вас, и у Юры все могло бы сложиться совсем по-другому, вся ваша жизнь.
Мать развела руками, как будто в чем-то была виновата. Но сказала:
— Я своей жизнью довольна, а вы… вы оба здоровые, с руками, с ногами, вы уж сами за себя боритесь…
— Мам, ты что? Мам, ты не так поняла… — испугался Юра. И стал целовать мать. Как когда-то. И Полине так сладко всплакнулось у сына на плече.
А невестка отозвалась гордо, но с ехидцей:
— Мы и будем бороться. К сожалению, ни на вас, ни на моих дорогих родителей рассчитывать не можем, только на самих себя…
Но это только говорится «на себя». Когда пошли дети, Полина просто на части рвалась: то бежит к молодым пеленки стирать, то в консультацию за прикормом, то после ночной смены гуляет с детьми, клюет носом около коляски. Все белое, все накрахмаленное. Невестка очень любила чистоту. Иногда даже прикрикнет на Полину: «Полина Севастьяновна, вы что? Вы же не ту кастрюльку взяли. У детей своя посуда». Полина не возразит, извинится только, затаит обиду: она ли к внукам не с чистым сердцем? Был бы только лад в семье, мир, были бы детки здоровы… И заработки все свои Полина на молодых тратила, и премиальные, себе ничего не покупала, не шила, — зачем ей?.. Невестка ее радовала тем, что предана детям, любит Юру. А если Юра жаловался, что жена слишком вспыльчивая, всегда отвечала: «Жена у тебя хорошая, цени ее, Юрочка, и уважай… Я на ее выговоры не обижаюсь, она больше меня понимает…»
А потом родственники стали писать, заманивать Юру: у них в городе открывается филиал научно-исследовательского института как раз по Юриной специальности, директор — друг детства дяди Вали, он очень нуждается в молодых кадрах. Приезжай, мол, Юра. Дом большой, пока поживем вместе, а потом и квартиру получишь, у нас большое жилищное строительство и связи есть — дядя Валя как-никак строитель. И у бабушки еще остался авторитет.
«А в школе, где учился Коля, — писала тетка Ира, — пионеры сделали большой стенд, вывесили Колин портрет, его школьный табель, бабушка выступала на пионерской линейке, но очень плакала и не смогла ничего сказать. Приезжай, Юра, я обещала, что ты, как сын героя, придешь в гости к пионерам. Бабушка доживает последние месяцы, хочет видеть твоих детей. И тебя. И твою жену. Все будет твое, Юрочка: и бабушкина старинная мебель, и дедушкина библиотека, мне самой ничего не нужно…»
Юриной жене загорелось ехать.
— Там климат мягче, — твердила она. — Я плохо переношу жару. И мы ведь у них одни наследники…
Мать ехать отказалась.
— А я жару люблю, — говорила она. — Привыкла. Тут я своя, а там ни богу свечка, ни черту кочерга. Кому я там нужная…
— Мама, а мне? — обиделся Юра.
Мать сказала задумчиво:
— Интересно получается… то не знали тебя, отказывались, а то им самый желанный стал… Да и они, я вижу, для тебя очень желанные…
— Может, не ехать? — спросил Юра. — Я ведь еще ничего не решил, мама.
— Как же не ехать? Все-таки работа хорошая и дом…
Невестка пообещала:
— Мы будем приезжать к вам в отпуск… или вы к нам…
Но легко сказать — ехать в такую даль. Дорого. Детей, когда чуть подросли, правда, присылали в гости на целое лето — на клубнику, на урюк, на помидоры и виноград. Полина тогда брала за отпуск деньгами, только бы получше принять внуков. Иногда Юра устраивал себе командировку, прилетал за детьми.
Но это случалось не каждый год.
Когда мать вышла на пенсию, он снова позвал ее к себе. И снова мать отказалась жить вместе. Юра не настаивал. Но мать любил, писал ей, присылал фотографии и ленту для магнитофона, на которую записывал голоса детей, их песенки, стихи или просто разговор. Магнитофона не было, ленту Полина ходила слушать к соседям. Все собиралась завести собственный, да деньги у нее не держались: то давала взаймы, то собирала своим большую посылку — сабзу, сухие фрукты, даже варенье. Накладывала в полиэтиленовые мешочки, потом заколачивала в деревянный ящик.
Невестка, получив посылку, угощала соседей.
— Опять Юрина мама прислала, а у нас еще прошлогоднее есть, не съели. Она много кладет сахару, чтоб погуще было. А я густое не люблю…
— Ну, все-таки, — говорили соседки, — она мать, она от чистого сердца…
— Все молит Юру приехать в отпуск, пожить у нее, — с досадой говорила невестка. — Конечно, она скучает, но у Юры пошаливает сердце, разумнее выхлопотать путевку в Кисловодск, подлечиться. Он любит путешествовать, ну что ему за интерес сидеть там на одном месте…
…И вот Юрина мама умерла.
Когда он выбрался наконец полететь в Среднюю Азию, была уже глубокая осень, шли дожди. На аэродроме и в Москве, где была пересадка на другой самолет, все застилала серая пелена тумана. И не верилось, что через несколько часов снова будет лето, зной, сухая, горячая пыль. Настроение у Юры было паршивое, томило чувство вины. Он отодвигал шторку, глядел в оконце, где плавала и клубилась неопределенная масса облаков, напоминая Юре бесформенные горы хлопка, которые он не раз видел на уборке. Он и школьником ездил собирать хлопок, и студентом, и даже инженером.
Пассажир, сидевший рядом, перехватил его взгляд:
— А хлопка у нас в этом году много…
Юра почему-то стал объяснять, зачем и куда летит, стал жаловаться на то, что жизнь проходит слишком быстро, ничего не успеваешь осуществить из того, что задумал: вот была мать, были надежды, и вот матери не стало. Он снова с горячностью стал объяснять, каким хорошим человеком была его мать, каким скромным, всю жизнь работала, ничего, кроме работы, не знала. А для чего? Сладкого куска никогда не съела. Имя ее гремело в послевоенные годы. «Вы, может, помните по газетам? По местной печати?» Но собеседник не помнил, нет. Не его это специальность ткацкое дело, не помнит, не следил.
Сколько в ней было деликатности, твердости духа, нравственных сил. Как-то, когда еще жили в родном городе, Юра поссорился с женой и пришел к матери. С портфелем, в который сгоряча сунул зубную щетку и полотенце. Пришел один, как давно не приходил, внешне веселый, и Полина тоже повеселела, легко, как когда-то бывало, со смехом, с шутками стала рассказывать сыну про дела на фабрике. Как раз поступило новое оборудование. Зейкулов давно уже ушел на пенсию, мастер был новый, с дипломом. И Полине он очень нравился. Уважал ее, ценил, советовался с ней. Но Юра слушал рассеянно. Все еще вздрагивал, вспоминая ужасную семейную сцену, пил стакан за стаканом крепкий чай, выходил покурить. И мать через силу, нехотя сказала:
— Иди, сынок, поздно…
— Як ним не пойду. Я заночую у тебя, можно, мама?
— Нет, нельзя. Муж должен ночевать там, где жена.
Юра ушел неохотно, но вместе с тем и радостно, потому что чем больше он распалялся и жаловался на жену, тем больше его тянуло домой, тем острее хотелось скорее помириться. Он знал, что Ольга не спит, нервничает.
Он не скоро пришел снова к матери, но потом, когда все уже устоялось и забылось, все-таки пришел. На обеспокоенный взгляд Полины ответил непонимающим взглядом, а сам вспомнил, как когда-то ему хотелось, чтобы Полина понравилась родне, он все расхваливал ее тетке Ире, и та сказала: «Я теперь поняла, что главное в твоей маме. Она знает, как правильно жить. Она — сама жизнь. Для нее главное — чувство долга». — «Ну, а что толку? — спросил тогда Юра. — Чего она добилась?..» Ира задумалась. И мотнула головой, отвечая не Юре, а себе: «Нет, у нее есть чувство долга, а это очень важно…» — «Все равно никто не ценит, — с обидой возразил Юра. — Даже я…» — «А ты цени, — посоветовала тетка Ира. — Я вот выгадывала да уступала бабушке — ну и что? Сплю на собственной кровати, всего только…»
