— Вы в Средней Азии, наверно, не знали голода. У вас там виноград, вот дыни…

— У нас виноград дешевле картошки, честное слово…

— Ну вот, ты слышишь, Ира? — говорила старуха дочери. — Ну чем мы могли им помочь? У них виноград был дешевле картошки…

— Но, мама, ведь одним виноградом сыт не будешь…

— Мы вещи меняли, — сказал Юра. — Мама платья свои сменяла, туфли. И по карточкам мы получали. У мамы ведь была рабочая карточка. По рабочим даже сахар давали…

Юре позволили отпереть шкаф, где тщательно хранились «Колины» игрушки и книжки, школьные и студенческие учебники, готовальня, первые альбомы с коряво нарисованными домиками и рулоны чертежей, горы любительских снимков, фотоаппарат.

— Аппарат ты возьми себе, он твой по праву, — решила тетка Ира.

Но Юра отказался:

— А у меня есть. Не новый, правда… Мать как раз премию получила, пошла на барахолку и купила. Юсуф с ней пошел, чтобы ее не надули. Он тогда еще один, без жены, жил…

— Это кто… Юсуф? Это друг твоей мамы? — осторожно спросила Ира.

— Да он со мной больший друг, чем с ней, — гордо сказал Юра. — В одном дворе живем…

— А почему же ты сказал — он жил тогда без жены?

— А его жена к маме ревнует, — простодушно сказал Юра. — Весь двор смеется. А маме он зачем? Моя мама знаете какая красивая… — Он задумался и прибавил: — Была… Когда приоденется, так и теперь еще хоть куда…

Позже мать осудила его за эту фразу:

— Они еще могли бог знает что подумать…

— Ну и пусть думают. Тебе-то что?

— Все-таки это папина родня.

— А ты им ничем не обязана.

— Так-то так, но… Ты этого еще не можешь понять, сынок…

Ну и пусть, пусть он не понимает, но он не мог все-таки простить им, этим новым родственникам, их отношения к его матери. А мама великодушно сказала:

— Я им не судья и не свидетель. Но ты подумай, Юрочка, вот я тебя ращу, в куске себе отказываю, все для Юры да для Юры. Все наши планы совместно с тобой строю. Юра, мол, вырастет, мы то, мы се… И вдруг пожалуйста — получаю письмо. Юра ваш больше уже не ваш, я его считаю своим и даже заимела от него ребенка. А они люди интеллигентные, ты ж сам говоришь — врачи, им это показалось обидно…

А жена Валентина, Юриного дяди, не оправдывала свекровь. Она как-то разоткровенничалась с Юрой, когда никого, кроме них двоих, не было дома.

— Свекровушка моя очень уж гордая. Ты думаешь, она со мной легко примирилась? Отнюдь. Разве кто-нибудь достоин стать рядом с ее мальчиками… Ух, и немалого труда мне стоило переделать Валентина на свой лад. У них только одно и слышишь: мама сказала, мама сделала, мама этого не любит… Правда, она заслуженный врач, что верно, то верно. У нее всюду ученики…

— У моей мамы тоже есть ученица — Маша Завьялова.

— Чему же она ее учит?

— Как чему? Работать на станке. Ткать. Моя мама знаете какая хорошая работница! Ее мастер невзлюбил, так начальник смены, инженер, говорит: «Вы что это? Она же наша лучшая работница…»

— Смотри, как ты гордишься своей мамой…

— А как же…

Эта самая Лялька, жена Валентина, должно быть, передала их разговор Ире, тетке, и та, когда они пошли гулять по городу, сказала ему:

— Это прекрасно, Юра, что ты так уважаешь свою мать. Она стоит того. Я ведь, честно говоря, тоже пострадала от бабушкиного деспотизма, все сидела и ждала заморского принца. Ты скажи своей маме, пусть она меня простит, что и я была такая дура. Я, правда, сердцем чуяла, что письмо искреннее… Сможет она меня простить?

— Мама ни на кого не держит зла… Наша соседка Катерина Ивановна даже удивляется: мол, ты слишком добрая, Полина, с такой добротой пропадешь. А мама считает — людям надо верить…

— Жаль, что она не получила образования.

— Когда же? — стал оправдываться Юра. — То была война, то я народился. Она говорит: «Ты учись, а я уж поработаю, но ты мне рассказывай, чему тебя в школе учат». — Юре очень хотелось показать мать в лучшем свете, нарисовать ее поярче, поцветистее, что ли. — Она песни любит, стихи. Есенина любит. В кино мы с ней ходим. Только про войну она не может смотреть, плачет… Она, если бы не зуб, может, со мной и поехала бы. Вот вставит себе золотой зуб…

— Золотой? Это ужасно. Это же ужасная безвкусица, — разволновалась Ира.

— А почему? — упавшим голосом спросил Юра. — Золотой — красиво, блестит.

— У каждого свой идеал красоты, — сердито сказала Ира. — Но ты ей передай, я прошу ее, как Колина сестра…

Юра обиделся.

— Пусть уж сама как хочет, — сухо сказал он. — Жила своим умом и дальше пусть живет…

— О, да ты колючий, — удивилась Ира. — А впрочем, ты прав. Извини меня… ты дал мне хороший урок…

Уже начался учебный год, надо было ехать домой, а Юру все не отпускали. Ира по вечерам, возвращаясь из школы, где преподавала, занималась с ним дома. Справку ему выхлопотали, — мол, болел. Бабушка и дядя Валентин вообще уговаривали его остаться у них, с ними.

— Тем более что часть этого дома принадлежит твоему покойному отцу, то есть тебе…

— А нам не надо, — испугался Юра.

— Как же это не надо? Положено. Ты посоветуйся с мамой. Или я выплачу тебе твою долю, — предложил Валентин.

— За что?

— Как за что? Это же дом, собственность…

— Нам от производства дали комнату…

Бабушка вдруг спросила:

— А может, и мама переедет?

— А у вас разве ткацкая есть? Не поедет она, если нет ткацкой…

Дядя Валентин рассердился:

— Чего нет, того нет… Но все-таки с родней рядом вам было бы легче…

— Мы привыкли, — сказал Юра.

Бабушка громко заплакала. Все кинулись ее успокаивать. А она твердила:

— Ты скажи маме, пусть она меня простит, пусть простит…

Когда Юра рассказал это матери, та тоже горько заплакала.

— Нету у меня на нее зла, нету… Да и какое может, быть у меня зло, когда она Колина мать. Юрочка, помни, мой золотой, святое это понятие — мать…

Юра устал от расспросов и слез, схитрил:

— А как там твоя Маша Завьялова?

Мать тут же заулыбалась.

— И не говори! Разряд получила. Такая самостоятельная стала, того и гляди, чтоб на пятки мне не наступила, не догнала…

— Тебя догонишь, как же…

Но мать не дала себя сбить:

— А насчет дома ихнего, насчет денег я так соображаю. Зачем же мы будем их хозяйство рушить? Был бы Коленька жив, неужели бы он родной матери материально не помогал? Помогал бы. Вот пусть это и будет наша ей помощь… мы ведь этот дом не наживали.

И после не раз повторяла:

— Много ли нам с тобой надо? Вот вырастешь, женишься, тогда…

— Я? Женюсь? — возмущался Юра. — Да ты что!

Он весь горел, даже уши начинали гореть. Но время шло, и эти намеки матери на неминуемую любовь, шутки про женитьбу все больше и больше интересовали Юру. Он теперь меньше стеснялся, меньше краснел. Даже сказал как-то, вернувшись из школы и задумчиво глядя в окно, как будто оттуда ждал ответа:

— У нас теперь многие ходят парочками, вот чудаки…

Мать осторожно поинтересовалась:

— А ты?

Юра ответил уклончиво:

— Я увлекаюсь спортом.

— Это нехорошо, что ты все один да один, — решила мать. — То к тебе хоть Виктор захаживал, а теперь и не показывается. Поссорились?

— Он теперь с Людой не разлучается. Ему и прозвание дали: верный рыцарь.

— Верный рыцарь — это неплохо, — задумчиво похвалила мать. — И Людочка хорошая девочка. Из хорошей семьи…

— Вот уж кривляка, принцесса на горошине… — Юра перехватил недоумевающий взгляд матери. — Сказка такая есть у Андерсена…

Мать призналась:

— Я тебе завидую, Юра. И книжки ты читаешь, и учишься, постигаешь. Я в твои тетрадки заглянула вчера — все цифры, все закорючки, — а я уже и забыла то, что знала по алгебре. Только и помню, что квадрат суммы, — она, как ученица, отчеканила, — квадрат суммы равняется… — И огорчилась: — Забыла…

Юрка захохотал.

— Смешная ты, мама!

— Хочется идти вперед, Юрочка, не хочется терять культурный багаж…