Однажды, когда его мамаша уехала к сестре, Нюся сама заночевала у Валерика в Измайлове, детям сказала, что в ателье срочный переучет.

У Валерика ей очень понравилось: домик чистенько прибран, обстановка богатая.

— А что, если мамаша вдруг вернется? — с кокетством спросила Нюся.

— Ну и что? Она ничего не скажет, если это надо для моего здоровья…

Нюся словно споткнулась:

— Что для твоего здоровья?

Валерик успокоил ее:

— Чтобы я не нервничал и не переживал…

— Может, тут прибраться у тебя? — спросила Нюся. — Может, тебе носки постирать? Или рубашку? Не стесняйся… — Так ей хотелось, чтобы было по-домашнему, так хотелось перетрогать все рубашки Валерика, уложить их по-своему.

Он был такой ласковый, такой жадный до ее любви, что Нюся на все была готова для Валерика. Бегала с ним как девчонка и на бокс и в театр. Иногда казалось, что она моложе Валерика — так радостно все воспринимала, всему удивлялась. Она даже не подозревала раньше, что существует так много развлечений, чем очень смешила своего кавалера.

— Ты какая-то несовременная, — удивлялся Валерик. — Ты где живешь? В отсталой провинции?

Нюся на эти насмешки не обижалась. Она вообще на Валерика никогда не обижалась, все делала, как он хотел. Покупала путевки на пароход, только бы провести с ним денек, в рестораны ходила, в кино, ни в чем ему не перечила, особенно когда почувствовала, что он стал охладевать. Ну, не охладевать, скажем, но он больше, чем она, остерегался, что их увидят знакомые, таился, старался бывать там, где сотрудников из их ателье не встретишь…

Теперь Нюсе всегда не хватало денег. Она стала пудриться, чтобы выглядеть моложе, сменила платочек на шляпку, приколола брошку. Дом она почти забросила, запустила и даже как-то в сердцах ударила Витю по руке, когда он разбил чашку, и крикнула:

— Объели вы меня, начисто объели!..

Костя посмотрел на нее хмуро, Витьке велел не реветь, а сам предложил:

— Мам, у нас многие ребята уходят работать…

Нюся опомнилась:

— Что ты, Костик? К чему это? А учеба?

— А учеба вечером…

— Нет, сынок, это я так сказала, не обращай внимания… извини меня…

Костя посмотрел на нее исподлобья. Она опустила глаза. И даже зажмурилась: как будто на краю пропасти стояла и боялась сорваться.

А все-таки она была счастлива: смеялась, пела, часто просила Витю:

— Сынка, прочти стишок про природу, про колокольчики, цветики степные. Это и мы учили когда-то… — и качала головой. — Красиво, ох как красиво…

— Чего ж ты тогда плачешь? — как-то спросил Костик.

— Когда?

— Ночью плакала, я слышал…

— Может, со сна…

Разговаривать, откровенничать с Костей, как делала когда-то, Нюся теперь избегала — боялась выдать себя. А он чуял что-то неблагополучное, следил за ней, даже иногда ждал на улице, смотрел, с кем идет.

— Ты что, Костик, не спишь? — удивлялась мать.

— А ты что так поздно?

— На работе была…

— Не было тебя там, я ходил… Во всех окнах темно…

— Что ты, Костик. Я на складе сидела, там глухая дверь.

Она понимала, что надо обрывать отношения с Валериком, но сделать этого не могла. Все крепче и крепче любила его. Даже пошутила как-то:

— И что ты такой молодой, Валерик? Будь ты постарше, я бы охотно пошла за тебя замуж…

Валерик захохотал.

— Ты что смеешься? — рассердилась Нюся.

— Просто так…

Она не настаивала, знала, что Валерик легко пойдет на ссору. И чтобы замять, сгладить разговор, предложила:

— Пойдем в парк культуры, пива выпьем…

— Ну что ж… — нехотя соглашался Валерик.

— А может, на концерт пойдем?

— Нет, лучше в парк.

Нюся давно уже запуталась в денежных делах, истратила подотчетные суммы, надеяться ей было не на что, она ждала чуда — может, выиграет по займу, но выиграла всего один раз, и то двадцать рублей. Пустяк по сравнению с тем, сколько ей нужно было, чтобы выпутаться.

Она думала о своей беде денно и нощно, все замечали, как она похудела, а Костик не раз будил ее ночью, говорил, что кричит и плачет во сне.

Один Валерик ничего не хотел замечать…

Она так измучилась, извелась, что даже рада была, когда пришла ревизия. Какой-никакой, а все-таки конец…

— Как же понять ваше поведение? Что это было с вашей стороны? Любовь? Увлечение? Корысть?

Голос судьи звучал враждебно.

Валерик очень обиделся.

— Таким низким я себя не считаю, — сказал он. — А любовь? Вы же сами понимаете, товарищи судьи, настоящей любви тут не могло быть, увлечение… все-таки, все-таки… — Он мельком, бегло взглянул на скамью подсудимых, где, съежившись, сидела Нюся. — Все-таки мне только двадцать семь… а она… Одним словом, все это уже увядшие цветы… а я собираюсь жениться и создать прочную семью…

— Ах, подлец! — громко сказала в зале тетя Надя. — Ах, шкура!..

Судьиха постучала карандашом о графин.

Когда суд удалился на совещание, Нюся сидела одна в почти пустой, тускло окрашенной комнате, на жесткой деревянной скамье. Она бессильно свесила руки. Стыд, боль, отчаяние, ревность и снова стыд с такой силой жгли ее, что казалось, все выгорит в душе, останутся только уголь и пепел… Перед ее глазами мелькали ресторанные счета, припасенные Валериком для того, чтобы выгородить себя, оправдать.

Нюся вспомнила, как шли они с Валериком по улице и она, смеясь, рассказала, что ребята просят к празднику мяч. Он оживился: ну да, ну да, надо купить. Вот смотри, какие в витрине мячи, размером с большущую голову, голубовато-синие, как морская волна. Давай покупай, не скупись.

— Что ты! — засмеялась Нюся. — Это же для маленьких, для девочек. А им нужен футбольный, голы забивать…

Валерик захохотал. И сказал: ну, ладно, он совсем упустил, что ребята такие большие, но у него дома есть первоклассный мяч, желтый, с кожаной шнуровкой, почти без царапин. Он принесет, подарит…

И Нюся обрадовалась: какой он добрый!

Но так и не подарил. Все говорил, что разыщет и принесет, и не принес…

Он вообще часто обещал и не делал. Сам возмущался: «Что у меня за короткая память? Надо витамин «C» принимать, что ли?»

А вот про-счета из ресторанов не забыл. Захватил с собой, когда шел в суд.

Нюся снова видела безвольную жалкую улыбку Валерика, вспомнила готовность, с которой он предал ее, высмеял их отношения. И все ужасное, что с ней произошло, — то, что она брала из кассы деньги и не могла их выплатить, то, что запустила отчетность и теперь сама уже не знала, в чем виновата, а в чем не виновата, не знала, какие ошибки допустила по халатности, а какие сознательно, — все соединилось для нее в одном этом названии из ресторанного счета «бифштекс по-деревен.». Слова эти, как молоточки, стучали у нее в мозгу. Их не могла заглушить тихая музыка, шуршавшая в репродукторе, как шуршит ветерок в осенней листве.

В комнате около стола сидели милиционер и защитник. Защитника Нюся не нанимала, не хотела зря переводить деньги, защитник был от суда. И Нюсе казалось, что он уже не интересуется приговором — так спешно просматривал, то и дело моргая и протирая пенсне, следующее дело, которое должны были разбирать после Нюсиного.

Стали передавать «Последние известия», дневной выпуск. Все трое стали прислушиваться. По радио говорили про сельское хозяйство. Выступил председатель колхоза, рассказал, какие у них успехи, сколько вырастили гусей и уток.

— Может, и ребятам моим не так тяжко без меня придется, — вдруг громко сказала Нюся.

Защитник не понял, кому она это говорит, поднял глаза и снова опустил их в бумаги. А милиционер, сидевший у стола и подтягивающий голенища сапог, отозвался сердито:

— Хорошая мать о детях раньше бы подумала…

— И не знала я, что такое получится… чтоб так себя уронить… — стала оправдываться Нюся. — Так хотелось праздника… — И залилась слезами. — Обездолила я ребят, обездолила…

Милиционер только и сказал:

— Ну и народ вы, бабы, одно название, что народ… сами же нарушаете…