Женя посмотрела на меня с яростью, но в ярости все равно было что-то доброе, высокое или скорее возвышенное, свидетельствующее о ее глубокой порядочности, желании быть предельно честной и справедливой.

Ну что я, в сущности, знала об Оресте? Случай со «спиной»? Мне он говорил много о характере этого человека, а вот Женя истолковала все по-другому: мол, так хотела Леля. Выходит, Леля была чванлива, она хотела, чтобы портрет Ореста попал на газетную полосу. Так, что ли? Как говорится, любой ценой… Я вспомнила на мгновение то острое чувство отвращения, которое испытала тогда на съезде. Нет, «спину» я простить не могла, тут я не уступила бы даже Жене, которая мне так мила.

Как хозяйка достает из кладовой или холодильника припрятанные запасы, так и я пыталась вспомнить все, что когда-либо слышала об Оресте. Ну да, мне передавали разные сплетни и толки, что он польстился на машину и дачу, но это ведь ерунда, обычные обывательские разговоры. Из слов Жени вырисовывались и другие факты: Орест добр, Орест предан, Орест боготворил жену.

Что же тогда еще?

Да, излияния одного театрального художника, который за большие деньги одевал состоятельных дам, — приезжал, высокий и элегантный, в сопровождении мастериц и придумывал фасоны, набрасывал эскизы костюмов, сыпал комплиментами и шутками, восхищая своих заказчиц. Мне довелось с ним встретиться случайно, в компании, и он с ужасом, говорил о скупости Ореста, о том, что Орест возмущался ценами или «жалким гонораром» художника и не хотел давать машину, утверждая, что с дачи до города можно свободно доехать на электричке. Правда, Леля неизменно брала сторону художника и мастериц, и шофер Толя бывал вынужден развезти всех по домам.

Вся компания возмущалась скаредностью Ореста: «Можно подумать, что это его деньги, а не ее», — и особенно тем, что не давал машину. Только одна женщина наивно спросила: «Может, он жалел не машину, а шофера?» Художник саркастически захохотал: «Не смешите меня!»

Женя выслушала мое сообщение довольно спокойно.

— Такой высокий, худой? — спросила она. — Ужасный человек, хотя на вид симпатичный. Я его знаю, я гостила у Лели в Москве и в их подмосковном доме. Иногда мне казалось, что он смеется над ней, — такие фасоны придумывал. А Леле нравилось. Мол, когда была моложе и стройнее, в кармане не было ни гроша — я ведь помню ее вышитые белые блузки, весь ее «шик»! — а теперь может себе позволить хорошо одеваться. Леля покупала самые броские материи, шляпы. Даже на собрания, в театр она ходила в шляпе, не снимала. Орест боролся против этого как лев, хотя ему нравилось, что Леля богато одета…

— А у самого Ореста хороший вкус? — спросила я.

— Не сказала бы. Он просто старается быть модным.

— Так проще…

— Вы заметили, какой у него красивый шарф? — вдруг вспомнила Женя. — Яркие шарфы и носки — его слабость… — Она помолчала и зачем-то добавила: — Лелин отец был простой приказчик, продавец в лавке. И Леля не раз говорила: «Люди знают многое с детства, от мам, от пап, жили в атмосфере прекрасного, в мире мысли и красоты, культурных традиций, а я… я же интеллигентка в первом поколении…»

— А Орест?

Женя замялась:

— Родственники Ореста южане. Откуда-то с Украины. Южане — народ восприимчивый, во всяком случае, к внешнему, к цивилизации, я бы сказала. Но они были славные люди и буквально преклонялись перед Лелей.

— И перед Орестом…

— Ореста обожали, он был хорошим сыном. Но как только заметил, что шумная родня начала Лелю утомлять, тут же отправил всех обратно на Украину. А вот с Лелиной сестрой Орест как-то не поладил…

Но когда я стала приставать с расспросами, Женя почему-то уклонилась:

— Не сошлись характерами, так я думаю.

И больше ничего не сказала.

Выравнивают дороги, спрямляют русла рек. А казалось бы, зачем реке петлять, зачем вьется тропинка? Ведь кратчайшее расстояние между двумя точками — прямая? Чего же требовать от разговора, — это уж потом, когда пересказываешь его, то, отбрасывая подробности и отклонения, придаешь ему стройность, потуже натягиваешь нитку, на которую, как бусины, нанизаны те самые подробности, те петли и изгибы, которые хотя и приводят к конечной цели, но удлиняют путь.

Мне хочется выбрать из того, что говорила Женя, главное. Но как это определить? Как узнать, что такое Орест? И для чего? Для того, чтобы понять, как могла Леля его полюбить — толстого, суетного, неглубокого? Но какая мне разница, кого любила Леля? Зачем мне нужно, чтобы она любила человека достойного? Достойного ее таланта, так? А что же такое талант? Или любовь? Тут можно совсем запутаться…

Вот каким запомнился мне рассказ Жени, когда, взволнованная, чуть растерянная, она сидела рядом со мной на скамейке в парке и то прижимала руки к груди, то комкала платок, то смотрела, как сквозь туман, на аллею с мраморными скульптурными группами — туда, куда ушел Орест.

Итак, они дружили с детства. Собственно говоря, дружили Леля и старшая сестра, Женя в их общество допускалась только потому, что не мешала, старшие девочки ее просто не замечали. Когда Женина сестра, сверстница Лели, вышла замуж и уехала на Урал, Женя как бы заняла ее место. С годами разница в возрасте сгладилась. Да и встречались не часто. Разве что летом или во время зимних каникул, а когда у той и другой умерли родители, и того реже. Но когда Леля стала признанной художницей, то начала приезжать чаще. Она утверждала, что нигде так не работается, как здесь, в старых родных стенах, в этом прекрасном парке.

— Леля всегда требовала, чтобы и я приезжала из города, и я с охотой делала это, если позволяли обстоятельства. Во время отпуска жила целый месяц, а летом готова была ездить хоть каждый вечер после работы. С Лелей мне всегда было интересно…

Помню, как Леля начинала работать, как сомневалась в себе… Она была сильная, волевая, но, может быть, никто, кроме меня, не видел ее плачущей, не знал, как она мечется. Правда, позже она это отрицала. Ну что ж. Свойство талантливого человека — отрицать свои слабости, не правда ли?

Женя подняла на меня большие глаза.

— Вероятно, но… — Все-таки я была уверена, что правда есть правда. Но Женя считала по-другому. Она была удивительно проницательна, чуяла то, что вы еще не произнесли вслух.

— Творческих людей нельзя судить по законам арифметики, — сказала она строго. — Здесь нужна алгебра.

Она скупо рассказала, как несчастлива была Леля в первом браке, — хоть Виталий был красивый, даже слишком красивый для мужчины, но упрямый, самолюбивый, чуть-чуть ограниченный.

— Может, это и не ограниченность, а сосредоточенность, — тут же поправилась Женя, боясь быть несправедливой. — Леля его очень любила. Но… — она как-то беспомощно развела руками, — между ними всегда шла борьба — кто талантливее, кто умнее, кто больше в жизни успел. Но какой же мог быть вопрос, когда Леля была и талантливее, и умнее. И шире…

— Как вы ей преданы…

— Я уважала ее талант, — твердо сказала Женя.

— Мне почему-то кажется, она была тщеславна…

Женя пожала плечами.

— Это ведь мелочь по сравнению с главным. — Она задумалась. — Моя сестра хорошо рисовала, они вместе с Лелей ходили в художественный кружок, и моя сестра даже считалась более способной… Позже она возненавидела Лелю. Сестра считала, что Леля пройдет по трупам, но добьется успеха. Я с ней не согласна. Талант сам по себе имеет право на многое, но, кроме таланта, надо иметь характер, вот что важно. У Лели характер был…

— Как вы ей все-таки преданы, — снова сказала я.

— Почему ей? — удивилась Женя. — Не ей, а ее работе. Разве талант не превыше всего?

— Но Виталий так не думал?

— Нет. Они расходились мучительно, грубо, со скандалами, чуть ли не с драками, с яростью. Любили друг друга, но не понимали, не уступали ни в чем… Это было ужасно. Потом Леля — она была потверже духом — уложила чемодан и уехала. Виталий бушевал без нее, пил… Потом тоже уехал… А вскоре Леля выставила свою первую картину «Колхозная свадьба» и имела большой успех…